Клод Роке - Брейгель, или Мастерская сновидений
Карл Габсбургский, внук Максимилиана Австрийского и правнук бургундского герцога Карла Смелого, родился в Тенте и был ровесником века. По праву наследования он стал сначала владыкой Нидерландов, а потом — и Испании. Банкиры Фуггеры оплатили его избрание в императоры и помогли обойти другого претендента — короля Франции. Он превосходил могуществом Карла Великого, Александра, Цезаря. Ему предстояло стать защитником христианства, сокрушить турок и еретиков, утвердить католическую веру в Новом Свете, завоевание которого еще не было завершено. Он выбрал своим девизом слова: «Еще дальше, вперед». И любил повторять: «В моей империи никогда не заходит солнце». Девиз и изречение, достойные царя Вавилона.
Таков был мир, в котором родился Брейгель.[3]
Брейгель не оставил портретов ни своей жены, ни детей, ни друзей. Полагают, что он иногда изображал себя среди собственных персонажей — однако никаких подтверждений тому нет. Его портреты, выгравированные его друзьями, не имеют сходства между собой. Мне бы очень хотелось верить, что именно он изображен на воспроизведенном здесь рисунке, выполненном пером: пожилой художник, растрепанные волосы под фетровым беретом, кустистые брови, горький и серьезный взгляд; похож на да Винчи, но живущего вдали от мира.[4] Однако, вне всякого сомнения, перед нами — собирательный образ Художника, которому докучает глупый Заказчик. Если бы Брейгель, вместо того чтобы рисовать, писал комедии или драмы, их авторство приписали бы другим драматургам, настолько мало он оставил следов своей жизни. По сути — никаких, кроме картин. О Брейгеле мы знаем так же мало, как о Шекспире.
Те страницы, которые Карел ван Мандер — фламандский Вазари — посвятил Брейгелю, скорее легендарны, чем историчны. В момент смерти художника Питеру, старшему из его сыновей, не было и пяти лет, а младшему, Яну, — полутора. Их мать умерла через девять лет, в 1578 году. А ван Мандер опубликовал свои «Жизнеописания самых знаменитых живописцев Нидерландов» в 1604-м. Вряд ли он лично был знаком с Брейгелем. Откуда же он черпал свои сведения? Несомненно, от художников, знавших Брейгеля. И еще, может быть, от Ганса Франкерта, нюрнбергского купца, «мужественного и превосходного человека, который очень любил проводить время с Брейгелем и каждодневно видел его». Отталкиваясь от немногих известных фактов и размышляя над картинами, которые знал, ван Мандер измыслил правдоподобное жизнеописание.
Одна гравюра Брейгеля называется Elck — «Всякий». Рассматривая ее, мы понимаем, что всякий человек на земле не знает себя, но пытается узнать. Человек, который, подобно Брейгелю, смотрит на море, на огонь, на смену времен года, удивляясь тому, что живет и должен умереть, — это, по сути, любой, не важно какой человек. Дать ему конкретное имя — не значит солгать. Почти всегда читатель сможет легко отличить то, что я измыслил, от того, что знаю наверняка. Я старался не злоупотреблять романтическими подробностями — из уважения к моему персонажу. Я давал волю своим грезам. Но лишь с большими колебаниями отваживался ступить на тайные тропы, подобные той, что ведет к светящейся липе в ночном лесу Соань, под которой ищущие уединения впервые встречались со своим просветленным духовным наставником. И все же, на основании некоего знака, который кажется мне сверхъестественным, я полагаю, что даже самые вольные мои фантазии получили одобрение незримых сил.
Я сделал то же самое.
Я вспоминал луга моего детства, серое море в дюжине лье от Брюгге. Я путешествовал по стране брейгелевской живописи. Я прочитал «Описание всех Нидерландов» Гвиччардини — редкую книгу, в которой некий итальянец, современник Брейгеля (между прочим, упоминающий его имя), изобразил окружавший художника мир. Я увидел Брейгеля в этом мире. Я не смог последовать за ним через Альпы, в Италию, на Сицилию: эта часть его жизни осталась для меня непредставимой, чересчур далекой.
Глава первая
Путешествие по Голландии
Реальные формы городов и крепостей менее долговечны, чем их образы, иногда очень хрупкие, зато на протяжении веков оберегаемые от беспощадных укусов времени — в других городах, в стенах библиотек и музеев: эти образы, созданные с помощью чернил, воды и угля, но оставшиеся невредимыми среди руин, можно уподобить бумажным бабочкам, спасающим на своих крыльях целые миры. В Безансоне и Бостоне хранятся три рисунка, выполненные пером и коричневыми чернилами, на которых мы видим — вдали, отделенную от зрителя водной поверхностью, — часть древней городской стены Амстердама. Брейгель легкими штрихами изобразил башни и башенки, маленькие колокольни, ворота и земляной вал, каменные или деревянные мосты, отдельно стоящий дом, утопающий в зелени, хижину на сваях. Все это выглядит как таинственный остров. И нетрудно представить себе Питера Брейгеля, рисующего здесь же, сидя в лодке. Это не родная для него страна: может быть, страна его грез, где ему никогда не доведется жить. Он смотрит на нее с нежностью и пристальным вниманием. Он видит, как блестящая вода тихо обтекает круглую крепость, как за воротами открывается море, по ту сторону которого — прибалтийские земли и великие северные страны, Норвегия и Россия. Видел ли он, рисуя этот пейзаж, маленькие постройки, которые изобразит позднее у подножия Вавилонской башни; вставали ли в его воображении глиняные рвы, валы и потерны крепости, близ которой выстроились у причала корабли Вавилона? Полная тишина нависла над башенками, их шиферными крышами. Быть может, он был бы счастлив, если бы жил в этом городе, в этом букете донжонов, залитом серебристым светом? Одиночество в лодке — сладостное, благое, спокойное — и требовательные крики чаек…
Этот вид Амстердама не есть достоверное отображение того, что мог видеть тогдашний путешественник. Брейгелю нравилось воспроизводить своим пером игру округлых форм у края воды, арки и переходы, пояса аркад и бойниц. Ему нравились зубцы башен, призматические фасады, далекие кружева балконов. Детали точны. Однако не исключено, что взаимное расположение построек было искажено воображением художника и что Брейгель — подобно тому, как человек переставляет на столе бутылки и кувшин, которые собирается нарисовать, — сблизил ворота Святого Антония и башню Свих-Утрехт. Может быть, он никогда и не ездил в Амстердам? И источником вдохновения для него послужили рисунки картографов, таких, как Антони ван ден Вейнгаарде или Корнелис Антонисзон? Они начинали с того, что тщательно прорабатывали какой-то мотив, а потом свободно компоновали свои рисунки, создавая обширные композиции — например, вид с птичьего полета бескрайней местности с крошечными мельницами на горизонте, плотинами, деревушками и запорошенным снегом городом на переднем плане, рядом с которым помещено изображение его герба. Так, во всяком случае, полагает хранитель городских архивов Амстердама. А нам не обойтись без помощи архивистов, потому что башня Свих-Утрехт была разрушена еще в XIX веке, а ворота Святого Антония уже давно не зажаты между крепостными валами — они превратились в отель «Весы», возвышающийся на площади Нового рынка. И все же: разве Брейгель поставил бы под своим рисунком дату «1562», если бы именно в том году не обозревал самолично стены и плотины Амстердама?
