Артур Прокопчук - ГРУЗИНСКАЯ РАПСОДИЯ in blue
Наконец сбылась "голубая мечта" нашего отдела, в конце 1960 года "батоно Элефтер" поздравил нас с выделением в самостоятельный институт и отвел нам почти целый коридор в своем Институте физики — "до лучших времен". Мы с Мерабом Бродзели и Эриком Керцманом, не ожидая начальственных благ, скинулись, купили краски, шпатлевки и всего остального, и отремонтировали сами за пару недель большую, захламленную комнату, доставшуюся нам от прежней лаборатории. Мы и раньше готовы были положить на алтарь нашей новой "религии" любую жертву. Это было наше первое собственное лабораторное помещение. Работа нам удалась — приходили из других групп завидовать нашему "храму науки".
Стали ожидать также отдельного здания для нового института, а еще нам "спустили сверху" дополнительные "штатные единицы" и меня перевели на должность старшего инженера с окладом 1400 рублей. Наш "Вова", утвержденный директором института, собрал всех нас, тогда еще немногочисленный отряд, и вежливо, как бы в шутку, попросил обращаться к нему "по имени — отчеству" и "без розыгрышей".
Розыгрыши практиковались у нас по каждому случаю, а зная своих сотрудников-неистребимых остряков, его предупреждение было своевременным.
Тем временем ситуация в советской науке менялась с быстротой передвижения по стране ее лидера — Первого секретаря ЦК КПСС Хрущева. В апреле 1961 года Никита Хрущев обвинил Академию Наук в затягивании передачи НИИ профильным министерствам и пригрозил роспуском. В ответ президент АН Александр Несмеянов заявил: "Ну что же, Петр Великий открыл академию, а вы ее закроете". За что и был отправлен в отставку.
На смену Несмеянову пришел Мстислав Всеволодович Келдыш, выдающийся математик, который сразу же понял роль появляющихся вычислительных машин в науке, в области развития новых технологий, и смог оценить место математики в программном обеспечении ЭВМ. В его Институте прикладной математики разрабатывались первые программы для многомашинных комплексов, закладывались основы развития сетей удаленного доступа. Это был фундамент для развития современной информатики, новых информационных технологий. Келдыш возглавлял к тому же разработку теоретических моделей в интересах космических исследований. В то время он был анонимом, секретным "лицом особой важности", а пресса величала его "Главным теоретиком" в материалах, посвященных советской космонавтике, без указания его фамилии.
Все, что ни делалось "наверху", шло нам на пользу в борьбе за образование собственного института, за фонды, за увеличение финансирования. Как говорят картежники — "пошла карта". С приходом Келдыша мы получили дополнительные козыри в этой игре с властью, но наше направление неумолимо начало срастаться с военно-промышленным комплексом, внимательно присматривающим за деньгами, которые он нам начал выделять.
Работа шла у меня настолько гладко, что я решил хотя бы частично, что называется на "полставки", вернуться в спорт, поиграть по старой памяти в водное поло. Я скучал по голубой воде своего бассейна, по плаванию, быстро нашел, где размещается самый удобный для меня, расположенный в двух шагах от моего института, под трибунами старого стадиона "Динамо", бассейн, встретил там одного из игроков тбилисского "Динамо" — Крылова, с которым ранее был знаком по играм. Он стал в этом году тренировать вторую команду города — "Локомотив", я напросился к нему на тренировки и стал ходить в разное время. Иногда тренировки проходили рано утром, и я опаздывал, примерно на час, к началу работы.
В один из таких дней, пришел я в институт часам к десяти — у дверей стоял Элефтер Луарсабович и пожимал на входе руку всем опоздавшим. Пожал и мне и пригласил к себе в кабинет. Кто-то "донес" ему, что я серьезно занимаюсь спортом. Он по-прежнему ко мне благоволил, но после легкой "трепки", и дружеского напутствия на будущее, определил свой взгляд на дисциплину, а мне, для справки, сказал:
— "Я со всеми раскланиваюсь, а руку пожимаю только опаздывающим".
Мои объяснения по поводу опоздания не были приняты во внимание, и еще он заметил:
— "Артур, выбирай сейчас — или спорт или наука". Да еще присовокупил, что означает для него звание "научного сотрудника".
В вольном изложении того разговора, смысл его можно было понимать так, что есть черта, отличающая научного сотрудника от обычного человека. Эта скорее умозрительная грань, чем дисциплинарные или социальные рамки. И основное отличие человека науки от других, по его мнению, находилась в плоскости его отношения к материальному миру или, проще, к вещам.
Благославляя меня на "дальнейшие свершения", Элефтер Луарсабович сказал: — "Вот когда ты начнешь из дома уносить вещи и приносить их в институт, тогда ты и станешь настоящим научным сотрудником, ученым, истинным экспериментатором".
Этот простой критерий оценки качества научного сотрудника оказался применим во всей моей дальнейшей практике работы в академической науке. "Настоящий научный работник, ученый несет из дома в лабораторию, а не наоборот", — да, Элефтер умел находить истину. К слову, в грузинском языке есть еще одно выражение этой истины, но в другой форме — "за хорошее место платить надо". А лучшего места, чем быть сотрудником Института физики при "Элефтере", тогда в Тбилиси для меня не было. Есть еще одна идиома в этом древнем и образном языке: о человеке, который не любит, не справляется с работой, делом — говорят — "он место портит".
Такие народные афоризмы-истины запоминаются на всю жизнь. Можно смело сегодня утверждать, что Элефтер Андроникашвили был исключительным директором, директором и педагогом, особенно если учесть время, в котором мы находились. Он давал всем нам пример и своим элегантным европейским видом, и безукоризненным литературным русским языком, выдававшим генетическую преемственность к произнесению речей и чтению лекций- его отец был известным адвокатом еще до революции. Его личные связи, которые он всегда использовал в целях создания особого климата в институте, давали пищу нашим мыслям и заставляли "поддерживать высокий рабочий тонус", или, как сегодня любят выражаться "продвинутые" молодые люди (не очень удачный перевод с английского "advanced"), "держать планку".
Я вспоминаю приезд к нему, а значит и в Институт физики, ко всем нам, в гости, Нильса Бора с сыном и невесткой. Это было для нас потрясением — поздороваться за руку с основателем современной физики, человеком, о котором я, после всех университетских курсов, размышлял так, как о Ньютоне, или Аристотеле, и откровенно говоря, думал, что его уже давно нет в живых. Нильс Бор, Резерфорд, Петр Леонидович Капица — это были "сотоварищи Элефтера по большой науке". С Капицей-старшим мне еще предстояло встретиться, а с его сыном жизнь потом свела меня на много лет, но уже в другом мире, в другой научной сфере, на Дальнем Востоке, в городе — Владивостоке.
