Александр Ливергант - Фицджеральд
Не «затыкался» — наоборот, придумывал всё новые и новые проделки и розыгрыши. Строил самые дерзкие планы, многие из которых, к счастью, — учитывая буйный, необузданный нрав заводилы, его искрометную, но переменчивую фантазию (быстро загорался и так же быстро остывал), — так планами и оставались. Не проходило и дня, чтобы ему в голову не пришла какая-нибудь сногсшибательная идея. Идеи были разными, но принцип оставался неизменным: Скотт в любом случае должен был быть первым, увлечь за собой других; «другие» же довольствовались ролью статистов, существовали лишь в качестве подспорья, фона. Напишет же Фицджеральд дочери: «Я не знал, что в мире существует кто-нибудь еще, кроме меня». Поставит же эпиграфом к «Романтическому эгоисту» (в окончательную версию романа эпиграф этот, правда, не вошел) фразу из «Вивиана Грея» Бенджамина Дизраэли: «Мир для меня — все равно что устричная раковина». И если статисты со своей ролью не справлялись, Скотт злился, обижался, выходил из себя, выговаривал нерадивым подручным.
Чего он только не придумывал! Мог, к примеру, позвонить в компанию по производству искусственных конечностей и, как теперь бы сказали, «на голубом глазу» заказать себе ножной протез, да еще поинтересоваться качеством продукции — не скрипит ли. Мог изобразить — и как правдоподобно! — в трамвае пьяного. Или же на пару с приятелем разыграть, опять же в трамвае, роль отца и сына. «Сын», хныча, отказывался платить за проезд, «отец» же резонно указывал кондуктору трамвая на объявление, из которого следовало, что дети до шести лет имеют право на бесплатный проезд. Кондуктор не знал, что и думать, пассажиры покатывались со смеху, с трудом сдерживали смех и юные лицедеи. А ведь еще совсем недавно Скотт считался мальчиком благовоспитанным; отец даже предлагал друзьям пари: пять долларов тому, кто услышит от Скотта хоть одно бранное слово. Но вот прошло всего несколько лет, а этот «благовоспитанный мальчик» уже вертелся перед зеркалом, отрабатывая па «максиси», «теркитрота», «эроплейн глайда» и других модных танцев, а потом без тени стеснения посылал записку примадонне из приехавшей в город передвижной театральной труппы с приглашением потанцевать вечером в местном клубе.
Чем он только не занимался! — вот уж действительно «слишком растянуты фланги». Болельщиком, знатоком регби, бейсбола, футбола был превосходным, всю жизнь будет водить дружбу со спортивными звездами, а вот игроком — посредственным. И вместе с тем, превозмогая себя, играл — не отставать же от других! — и в регби, и в футбол, и в бейсбол. Признавался потом, что поначалу «ужасно дрейфил» на месте стоппера в команде регбистов «Юные американцы». Бегал-то он быстро, быстрее многих, но от силовой борьбы из чувства самосохранения, случалось, уклонялся, тут и трусом прослыть недолго. В конце концов, однако, себя переборол, на втором году обучения в «Ньюмене», немного освоившись, внес свою лепту, и немалую, в победу в матче по регби над извечным соперником — командой из Кингсли. Вышел на замену, сыграл неплохо и даже удостоился похвалы в школьной газете «Ньюмен ньюс», прежде его не жаловавшей: «Хорошо держал мяч… совершал резкие, неожиданные рывки». «Резкие» — точное слово: Фицджеральд всегда был игроком (только ли игроком?) настроения, нервным и импульсивным; сегодня готов биться до последнего, отдать всё для победы, а завтра играет вяло, спустя рукава. Сегодня целый день не встает из-за письменного стола, а завтра пьет, бездельничает, валяет дурака. Обычно распущенность и лень дополняют друг друга, у Фицджеральда эта связь противительная.
В Сент-Поле, на чердаке дома своего закадычного друга Сесила Рида, учредил клуб «Скандальные детективы». Когда читал «Трех мушкетеров», зазывал на чердак друзей и учил их (и учился сам) фехтовать. Когда «Трех мушкетеров» сменил «Арсен Люпен», вместо фехтования ученики «Сент-Пол-Экедеми» под началом Скотта разыгрывали детективные истории. Подобные игры нередко принимали серьезный оборот: этот американский Тимур со своей командой замыслил терроризировать своего извечного соперника — Ройбена Уорнера, эдакого мачо, самоуверенного, честолюбивого, заносчивого парня, что называется, без слабых мест. Уорнеру давалось всё, что не давалось Скотту: он отлично танцевал, превосходно, точно родился за рулем, водил машину, был прекрасным спортсменом, главное же, нравился девушкам и у Скотта вызывал обожание пополам с ревностью: тогдашняя пассия Фицджеральда Мари Херси оказывала Ройбену недвусмысленные знаки внимания. Террор вскоре принял нешуточные масштабы, за Уорнером устроили слежку, «люди Фица» его преследовали, травили, точно зверя, и миссис Уорнер пришлось даже обратиться в полицию, что Фицджеральд впоследствии не без юмора описал в рассказе «Скандальные детективы» из сборника 1935 года «Побудка на заре».
Занимался деятельностью и более интеллектуальной. «Соученики его не любили, — вспоминал впоследствии директор „Сент-Пол-Экедеми“. — Он видел их насквозь и про них писал». И не только шутливые стихи и эпиграммы, ходившие «в открытую». Имелся у Скотта и «закрытый архив». У себя в комнате, под кроватью, он держал сундук с заветной рукописью, которую без ложной скромности назвал «Тетрадью с мыслями» («Thoughtbook») и в которой — ходили слухи — содержались «убийственные» характеристики его соучеников и знакомых. Кое-что из этой «Тетради с мыслями» сохранилось — ничего «убийственного». А впрочем, пусть читатель судит сам.
Заботится о своем реноме, коллекционирует положительные отзывы о «себе любимом»: «Если верить Джеку Митчеллу, то Виолетта считает, что я хорошо воспитан, что у меня покладистый нрав и что я парень напористый и решительный». Судит других: «Пол Бэллион. Ужасно забавный. Силен, как бык, умеет смотреть в лицо опасности (сразу видно, какую литературу потребляет четырнадцатилетний литератор). Вежлив, бывает очень интересен. Не могу сказать, чтобы он мне не нравился. Просто я его перерос». А вот еще одна запись, совсем другого рода: «После начала занятий в танцевальной школе решил бросить Алайду Биджлоу. Сейчас у меня два новых увлечения: Маргарет Армстронг и Мари Херси. Вторая — самая хорошенькая в своей школе. А первая — самая говорливая, трещит не переставая. За второй ухаживают Т. Эймз, Л. Портерфилд, Б. Григгс, С. Рид, Р. Уорнер. Вот и мне тоже она вскружила голову».
Но первой вскружила голову влюбчивому Скотту вовсе не «самая хорошенькая» Мари Херси, та самая, кого отбил у него разлучник Уорнер, а уже упоминавшаяся Китти Уильямс, его партнерша по мазурке в танцевальной школе еще в Буффало. С Китти ему тоже не повезло: вскоре выяснилось, что среди избранных ею поклонников Фиц занимает лишь «почетное» третье место. За Китти последовала красавица Виолетта Стоктон, приезжавшая в Сент-Пол на лето из Атланты. Это с ней Скотт задумал произвести взаимовыгодный, — но только на его взгляд, — обмен локона, кольца и фотографий на поцелуи. «Ее привлекательность, — говорится в „Тетради с мыслями“, — подчеркивают темно-каштановые волосы и большие нежные глаза с поволокой. Говорит она с легким южным акцентом, смазывая букву „р“». Обмен локонов, кольца и фотографий Виолетта, поразмыслив, выгодным для себя не сочла, и Скотт остался ни с чем и на этот раз. Но — «прошла любовь, явилась муза».
