Иван Тюленев - Через три войны
Однажды, подбросив дров в топку, я прилег отдохнуть и не заметил, как уснул. Сколько проспал - не знаю. Вскочил, как ужаленный, от удара. Надо мной стоял мастер. Я не сразу понял, почему он бранится. Оказывается, топка погасла, температура в котле упала, сушилка не работала...
Ну, думаю, выгонят. Но все обошлось. Правда, на следующий день мастер объявил, что меня переводят подмастерьем в кузницу. Я обрадовался.
- Плакать надо, а ты смеешься, дурак! - вскипел мастер и в сердцах сплюнул. У порога сушилки он остановился, повернулся ко мне и дал последнее наставление, пригрозив увесистым кулаком: - Да смотри и там не натвори чего-нибудь, а то я тебе быстро мозги вправлю!
Несмотря на такое грозное предупреждение, душа моя пела от радости: меня не выбросили на улицу, не лишили заработка!
В кузнице мне понравилось. Кузнец Петр Антонович Чачин был добряком и большим знатоком своего дела. Он прекрасно чинил плуги, бороны, жнейки и готов был научить меня своему ремеслу. Однако недолго проработал я в кузнице: из дому пришла весть о том, что заболела мать, младшие остались без присмотра. Пришлось взять расчет и уехать домой.
Но в родном селе я не засиделся. Едва матери полегчало, подался в Симбирск на заработки. Там проработал около года на кирпичном заводе братьев Смирновых.
По воскресным дням любил ходить с товарищами на берег Волги. Она неудержимо влекла к себе своим широким простором. Особенно красива была Волга вечером и ночью, когда шли по ней освещенные огнями пароходы. Я подолгу засиживался с дружками на крутом берегу, любуясь могучей рекой.
Мой брат Ефим, тоже работавший в Симбирске, решил со своим товарищем Сергеем Дементьевым податься в Астрахань, а оттуда в Мумры. Уговорили и меня.
Мы отплыли из Симбирска на пароходе "Добрыня Никитич", обосновались на верхней палубе. Солнце медленно садилось за горизонт. "Добрыня Никитич" шел с креном на левый борт, далеко разбрасывая водяные брызги.
Легкий ветерок подхватывал их, мелкой росой обдавал нас.
"Добрыня" тащился как черепаха. Стояла летняя пора, мелководье, и капитану на мостике приходилось глядеть в оба: путь преграждали перекаты, крутые заструги, посреди реки белели косы-завалихи. Как ни плелся наш пароход, мне казалось, что быстроходнее его нет на Волге. Но вот позади нас появился сначала дымок, а потом силуэт "Амазонки", трехпалубного заднеколесного парохода, очень легкого на ходу. Ближе к носу у него торчали две узкие трубы, из-за чего он получил у волгарей прозвище "коза". Расстояние между нами быстро сокращалось. Наконец "Амазонка" догнала "Добрыню". Пассажиры "Амазонки" не то дружески, не то с насмешкой махали шапками и котелками. Мне было обидно за наш пароход...
Последний поворот реки - и взору открылся широкий плес, упирающийся в высокий гористый берег. Жигули! Пассажиры высыпали из кают на палубу.
Рядом со мной стояли Ефим и Сергей. Они вполголоса разговаривали.
- Приедем в Астрахань, сядем на другой пароход и через день будем в Мумрах, - говорил Ефим.
- А в Мумрах что делать будем? - спросил Сергей.
- Как что? Пойдем прямо к Ивану Елкину и к Леонтию Тюленеву, будем с ними рыбачить.
Речь шла о наших дальних родственниках, которые еще в 1900 году уехали из Шатрашан и поселились в Мумрах.
- Ничего, Сережа, - успокаивал товарища Ефим, - устроимся в Мумрах не хуже других.
Я уснул крепким сном на чистом волжском воздухе. Когда проснулся, утренняя заря уже согнала с реки туманную дымку.
Пароход стоял у большой пристани. Брата не было, он ушел в город за хлебом. Сергей готовил завтрак.
- Где стоим? - спросил я.
- Самара, - коротко ответил Сергей.
- А Самара больше нашего Симбирска? - поинтересовался я.
Сергей пренебрежительно хмыкнул:
- Сравнил! Самара - один из крупнейших волжских городов, через нее проходит железная дорога в Среднюю Азию до самого Ташкента. А Симбирск что? Дыра!
Мне даже обидно стало.
- Поди ты! Симбирск - губернский город.
- Что ж что губернский, а по сравнению с Самарой дыра...
Вернулся Ефим.
- Ну и дороговизна, - возмущался он. - Ни к чему подступиться нельзя! Ходил, ходил по базару, так ничего и не купил, кроме ситного.
Пароход дал второй гудок - и снова тяжелая волжская вода, чайки за кормой.
В Астрахань мы прибыли на пятый день. Меня поразили гомон и толчея на пристанях, вереница пароходов, курсировавших между Астраханью и Форпостом, множество рыболовецких подчалков в затоне "Балчуг".
До поселка Мумры добирались на двухпалубном пароходе общества "Братья Фадеевы".
Поселок Мумры расположен на протоке недалеко от главного русла, по которому шли суда на двенадцатифутовый рейд Каспийского моря. На промыслах в весеннюю и осеннюю путину работало до полутора-двух тысяч рабочих. Поэтому в поселке собиралось много пароду.
Рыбаки днем и ночью, в любую погоду выезжали на лов и не всегда возвращались с удачей, чаще всего из-за ветхих суденышек, которые не позволяли уходить далеко в море. А если и выдавался хороший улов, все равно приходилось сдавать его за гроши хозяину.
Сначала я стал рыбачить, а потом нанялся матросом, ходил в море на лов белуги.
Навсегда мне запомнился первый выход на путину. Словно было это вчера, ясно вижу нашего работягу "Баклана". Пять суток, не снимая парусов, шел он к Апшеронскому полуострову.
Давно уже прошли рыболовецкий базар, миновали и двенадцатифутовый рейд. Впереди еще более трудный путь. Нужно пройти мимо Двух Братьев - так называли рыбаки подводные утесы, обогнуть Бирючью косу, глубоко вдававшуюся со стороны калмыцких степей в Каспийское море.
За рулем стоял лоцман Егор Бакулин.
Выбор места для установки снастей, особенно при лове белуги, имеет первостепенное значение. Опытный моряк и рыболов, Бакулин знал самые выгодные участки. Он не раз ходил на этот промысел и теперь, стоя за штурвалом, взял определенный, ведомый только ему курс. Его помощник измерял глубину, определяя дно моря. Когда прошли линию Баку - Красноводск, Бакулин приказал бросить якорь. Здесь решено было утром ставить снасть.
Рано утром вся команда - девять человек - была на ногах. Погода выдалась тихая, безветренная. Мы снялись с якоря, подняли малый парус на фок-мачте. Бакулин перекрестился и сам бросил в море первый якорь с маяком, который определял начало выставленного порядка снастей.
На малом ходу стали выматывать снасть с востока на запад. Каждый делал свое дело: кто выбрасывал снасть, кто якорь, и к десяти часам мы благополучно выставили снастей десять - двенадцать километров.
На следующий день на тихой глади моря появились тюлени. Бакулин довольно потирал руки:
