Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II
На следующее утро, когда все уже были готовы к отправке, но до отъезда оставалось еще какое-то время, комната общежития, где жила Саша с подругами, опустела. У каждой нашлись какие-то дела напоследок. Ушла и Саша: она решила узнать в канцелярии института, нет ли ей письма из дома. Вестей оттуда она не получала давно и очень беспокоилась о родных, а больше всего о матери, которая последнее время все чаще прихварывала.
Когда все вернулись, то увидели, что Саша сидит у стола очень расстроенная, а перед нею лежит надорванный конверт и письмо.
— Что случилось?
— Плохо у меня дома…
— Да что, что?
— Отец в армию отправился, добровольцем. Но по годам ему поздно. Вернули его оттуда, приехал едва живой, разболелся: сердце… Лежит дома. А мама сама помощи требует. С ними только сестренка девяти лет…
— Вот что! — решительно заявили Саше подруги. — Ты не на окопы с нами, домой поезжай.
— Да как же? Вы к фронту, а я — к маме? Что про меня подумают!
— Кто подумает?.. Поезжай, Саша! На окопах за тебя норму выполним!
— Спасибо, девочки. Но я отпрашиваться не могу. Стыдно…
— Мы за тебя попросим. Сейчас пойдем и скажем!..
Вот так и получилось — подруги уехали к фронту, а Саша — домой, в Рогозцы. И радостно было ей, что увидит родителей, поможет матери, и горько — она-то будет дома, под теплой крышей, а каково придется подругам?.. Под открытым небом в осеннюю непогодь, на тяжкой земляной работе, может быть, под бомбами: говорят, немцы не смотрят, военные или не военные, бомбят всех, кто роет окопы.
Конец лета… Саша всегда по-особенному любила это время. Живым золотом дозревающих хлебов залиты поля вокруг ее родных Рогозцев. Истомленно клонятся к земле отяжелевшие колосья. Налетит ветерок — и они шуршат и еле слышно позванивают, касаясь друг друга. Но вот улегся мимолетный ветерок и снова становится тихо-тихо, как только может быть тихо в поле в погожий день позднего лета. Даже птиц в это время уже почти не слыхать: напелись с весны, вывели птенцов, теперь скоро уже лететь им в дальние африканские края. Туда, где нет войны…
Золотая осень… Первые меты ее в листве берез и лип, в разнотравье, в котором с каждым днем все приметнее на зеленом желтые, белые, темные подсыхающие стебли.
Раньше, когда под конец лета оставалось уже совсем мало дней до начала ученья в школе или, прошлой осенью, в институте, Саша любила, как бы прощаясь с родными местами, пройтись бережком неторопливого, еле слышного ручейка, что течет вдоль Рогозцев, и через липовую рощу, делящую село пополам, любила спуститься в прохладу заросшего лозой оврага, отыскать там знакомый родничок, испить его пронзительно холодной, чистой, как лесной воздух, воды.
Родные места, дубравы, перелески, необъятные поля… Но сейчас Саша не прощается с ними. В ранний утренний час спешит по тройке вдоль опушки березняка на самое дальнее поле. Там ей нужно сегодня работать на току. Почти все мужчины взяты в армию, и колхозные труды легли на плечи женщин и девушек, на плечи мальчишек и девчонок — подростков.
В мягком свете осеннего утра серебрятся, колыхаясь в воздухе, поперек дорожки паутинки — первые вестницы «бабьего лета». Этой порой хлеб, бывало, уже лежал в скирдах. А сейчас вон еще сколько на корню…
Саша давно пытается убедить себя, что ей осталось одно — продолжать работать в колхозе. Но не дают покоя мысли: ее подруги где-то вблизи фронта роют окопы, ребята с их курса воюют, а она — хлеб убирает… Хочется сделать для победы над фашистами что-то большее… «Ведь я способна сделать больше. Но что?..»
Далекий гул отвлекает ее от этой мысли. Он все слышнее… Где-то летит самолет. Свой? Или немец? Не разглядеть пока… Небо чистое-чистое, как обычно в такое время. Только одинокое белое, словно нарисованное мелом, облачко стоит над дальним лесом. А может быть, из-за этого облачка и покажется враг, летящий над полями, еще не тронутыми войной? Но разве — не тронутыми? Скольких отсюда взяла война? И сколькие из них не вернутся… Как тревожится мама о братьях. А письма приходят так редко…
Гул самолета затих. Пролетел, так и не разглядела чей. Может быть, и в самом деле — немецкий? Неудивительно. Фронт с каждым днем ближе. По радио не говорят, где он. Изо дня в день в сводках Совинформбюро повторяется одно: «Наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте». Но возле каких городов? Ходит слух, что немцы уже подступили к самому Курску. А от него до Рогозцев не больше сотни километров. «Неужели немцы смогут прийти сюда, к нам? — эта мысль не дает покоя Саше. — Нет, их остановят. Обязательно! Должны остановить». Невозможно представить, что фашисты здесь, на этих полях, что они сминают своими машинами этот несжатый хлеб. Нет, немыслимо представить, как фашисты врываются в Рогозцы, вваливаются в дом, стаскивают с постели беспомощного отца, а мама… — Саша даже зажмурилась: «Нет, нет, такое невозможно!»
Где ей было знать, что через несколько месяцев многое из того, что казалось ей только страшным сном, станет явью, что уже к той поре, когда совсем оголятся деревья, пожухнет, посереет под затяжными дождями трава и над убранными полями будут плыть серые тучи, беда подступит уже к ее дому — фронт станет совсем близким к Рогозцам.
Нашими оставлен Курск… Оставлены Щигры. Немцы в Черемисиново. От него до Рогозцев меньше полсотни километров. В Черемисиново — родные, семья тети. Что сталось с ними, когда пришли немцы? В Рогозцах полно беженцев. Через село то и дело идут воинские части. Временами слышится протяжный гул. Это не гроза. Гроз поздней осенью не бывает. Это бьют пушки.
«Немцы в нашем районе!» Со стиснутым от боли сердцем смотрела Саша, как в один из ненастных дней под проливным дождем мимо их дома шло стадо коров, перегоняемых куда-то в тыл, а вслед за стадом тянулись подводы, заваленные мешками и узлами, заполненные нахохлившимися ребятишками, а рядом с телегами, тяжело переступая по осенней грязи, брели женщины и старики — эвакуировались уже ближние села. А через день-два после этого Рогозцы стали районным центром: в них перебрались все учреждения из городка Тима, который оказался на линии фронта. В Рогозцах уже и без того было тесно: в селе обосновались штабы и тылы, почти каждый дом заселили военные. Жили они и в доме Кулешовых. Но после оставления Тима пришлось еще потесниться. В просторном доме Кулешовых разместился районный комитет партии.
На западе, в стороне Тима, с каждым днем все настойчивее погромыхивали пушки. Через Рогозцы все чаще проезжали повозки и грузовики, заполненные бойцами, на которых белели повязки. Раненых везли почти каждый день. А это значило, что бои не затихают. Но немцам пока что не удавалось продвинуться дальше Тима. Однако это никого не успокаивало. Сводки Совинформбюро становились все более тревожными: упорные бои на Можайском, Малоярославецком направлениях. Можайск, Малоярославец… Ведь это уже близко к Москве.
