Сергей Анохин - Путь в небо
Картину этого ночного взлёта с партизанского аэродрома я не забуду никогда. Прямо перед собой я видел хвостовое оперение самолёта-буксировщика. В багровом свете стартовых костров его вращающиеся винты были как два больших красноватых диска. Возле левого крыла планера стояли Костя Сидякин и несколько партизанских командиров с выражением напряжённого ожидания на лицах. За ними - тёмные фигуры бойцов, едва освещаемые кострами.
«Прямо-таки кадр из приключенческого фильма», - мелькнула мысль. Желютов дал моторам полный газ, и я уже ни о чём не думал, кроме взлёта. Он мог быть удачным, только если мы наберём достаточную скорость до конца короткой взлётной полосы. Границей ей были воронки от бомб.
Я напряжённо следил за буксировщиком. Казалось, он двигался чересчур медленно. Мысленно я представлял себе расстояние, которое оставалось до разбега. Оно уменьшается быстрее, чем нарастает скорость. Конец аэродрома. Желютов, а вместе с ним и я отрываем машины от земли. Вижу, как его самолёт на какую-то долю секунды зависает в воздухе, готовый рухнуть на землю, но потом, словно передумав, начинает набирать высоту. Взлёт прошёл благополучно. Я облегчённо вздохнул и почувствовал, как из-под шлема по лицу катятся холодные капельки пота.
При ночном полёте на коротком тросе пилотировать планер довольно сложно. Но перед войной, работая в Центральном аэроклубе, мне удалось накопить достаточный опыт подобных полётов. Я летал на коротком тросе в облаках и теперь чувствовал себя за штурвалом вполне уверенно. Но это ещё не гарантировало спасения раненых партизан. Мне могли помешать истребители противника, зенитный огонь при переходе через линию фронта. Ведь самолёт и планер, связанные столь близко, были очень неманёвренны и потому легко уязвимы. Могли произойти и сотни других случайностей.
«А вдруг оборвётся трос?» - подумал я.
Такое случилось с нашим планеристом Анискиным, который вёз партизанам взрывчатку. Анискин благополучно приземлился невдалеке от какой-то деревни. Пользуясь темнотой, он подошёл незамеченным к крайней избе, узнал, что в деревне есть немцы. Тогда Анискин возвратился к своему планеру, взорвал его, а сам ушёл к партизанам. Но ведь Анискин вёз взрывчатку, а у меня на борту тяжелораненые. Мне с ними к партизанам не добраться.
К счастью, всё обошлось благополучно. Немецких истребителей мы не встретили и линию фронта перешли незамеченными. Затруднение возникло внезапно, когда мы были уже над своей территорией, приближаясь к Старой Торопе. Здесь нас никто не ждал. Ночного старта не выложили. К счастью, ночь была лунная. Мы нашли аэродром и благополучно сели. Оказалось, что перед самым нашим прилётом аэродром бомбила немецкая авиация.
Раненых партизан из планера погрузили в санитарную машину и отвезли в госпиталь, прямо на операционный стол. Лётчик Желютов и я за выполнение этого полёта были награждены орденами.
Катастрофа
Победоносно закончилась Великая Отечественная война, и все мы на аэродроме ходили переполненные радостью, приветствуя долгожданный мир. И вот кто-то, я не помню сейчас, кто именно, сказал:
- А ведь для нас, лётчиков-испытателей, война продолжается.
Он подразумевал войну со стихией, за прогресс авиации, за безопасность полётов. И в этой войне бывают раненые, бывают и невозместимые потери - человеческие жизни.
...17 мая 1945 года. Я закончил сложный испытательный полёт, зарулил на стоянку и встретил здесь своего друга, лётчика-испытателя Валентина Хапова, который прилетел из Берлина. Мы обнялись и только собрались отправиться в столовую вместе пообедать, как ко мне подошёл инженер и передал приказание начальства сделать ещё один полёт: проверить прочность серийного истребителя[7], присланного с завода.
Я взял парашют и сказал Хапову:
- Подожди меня в столовой. Минут через тридцать-сорок приду.
- Ладно, - ответил он. - У меня для тебя припасена бутылка хорошего вина довоенного розлива.
...Стрелка альтиметра показывает 6 тысяч метров. Высота вполне достаточная для испытания. Собственно, это даже не испытание, а просто проверка ранее известного. Такие истребители выпускаются заводом тысячами. Наши лётчики на них успешно воевали. Однако в процессе эксплуатации возникли сомнения в прочности конструкции, и я сейчас повторю испытание, которому много раз в самых суровых условиях подвергался первый самолёт этого типа.
Никаких осложнений я не жду и спокойно перевожу машину в пикирование. Разогнав самолёт до нужной скорости, плавно беру ручку управления на себя. Привычной тяжестью наливается тело, меня словно вдавливает в сиденье, и вдруг со страшным треском левая плоскость отрывается от фюзеляжа. На какой-то миг самолёт словно застывает в воздухе, а потом в беспорядочном падении идёт к земле.
При таких обстоятельствах выход только один - воспользоваться парашютом. Я протягиваю руку, чтобы открыть фонарь, но меня с силой бросает в сторону, ударяет о стенку кабины. В глазах темнеет. Сознание туманится. Но это длится секунду, и я снова ясно воспринимаю происходящее. Фонаря на кабине уже нет. Самолёт падает со свистом и воем, а меня безжалостно швыряет в кабине из стороны в сторону. Из-за этого я никак не могу выброситься. К счастью, самолёт переворачивается на спину, и я оказываюсь в воздухе.
«Надо уйти от обломков», - думаю я. Делаю задержку в раскрытии парашюта, и самолёт тёмной молнией проносится мимо. Тогда берусь за кольцо, но... кольца нет. Ещё несколько раз пытаюсь найти спасительное кольцо, но напрасно!
Хорошо, что у меня большой опыт различных прыжков с парашютом. Не теряя времени, берусь за гибкий шланг. Внутри этого шланга проходит трос, соединяющий вытяжное кольцо с замком парашюта. Поднимаю руку вверх по шлангу и ощущаю в ладони металл вытяжного кольца. Выдёргиваю его и слышу, как шуршит шёлк парашюта, вырывающегося из ранца. Потом знакомый рывок - и стремительное падение сменяется плавным спуском.
Теперь следует осмотреться. Я вижу землю плохо, как-то необычно. Однако доискиваться причины некогда. Сильный ветер быстро несёт меня над землёй. Впереди виднеется небольшая деревушка. При таком ветре удар о землю обещает быть сильным. Я хочу развернуться лицом по ходу движения, но моя левая рука не действует. Она висит, как плеть, словно чужая. Я бессилен что-либо предпринять. Но счастье мне всё же наконец улыбается в этом полёте. По ходу моего движения оказывается небольшой пруд. В него-то, спасаясь от неминуемых ушибов, я и плюхаюсь, распугивая лягушек.
Пруд неглубок. Вода едва доходит до груди. Я снимаю парашют, выхожу из воды и без сил опускаюсь на землю.
