Ив Жантийом-Кутырин - Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве
Капбретон. 1927. Шмелевы и соседи по даче.
Нет ничего лучше как грибной суп с сушеными белыми или разваренные маслята в молоке с гречневой кашей.
Впоследствии нас познакомили с местными так называемыми «песчаниками», желтенькими, пухленькими грибками. Они растут около сосенок, и часто прячутся под комочками песка. Они очень вкусные, но их следует тщательно отмывать, чтобы не скрежетали на зубах.
О Деникиных сложилась репутация, что там, где они прошли, нечего было искать, такие у них были зоркие, ястребиные глаза.
Много говорилось чепухи про съедобные и несъедобные грибы. Многие якобы-приметы опровергались впоследствии, когда я начал уже ими заниматься «по-ученому», по книжкам. Некоторые грибоеды себе навоображали, что если улитки ими лакомятся, почему и нам не полакомиться, и так отравлялись. Ибо надо знать, что человеческие желудки не так устроены как желудки улиток или слизняков.
Ну, на грибную тему, на сегодня достаточно! Может быть, в другой раз, я еще кое-что вспомню.
Вы меня как-то спрашивали, как я научился русским песням. Это сложный вопрос. Я научился им и от своей мамы, и от Тети Оли, и от Дяди Вани, и у разведчиков, и от квартета Кедровых и даже от Ксении Васильевны Деникиной, как я вам уже говорил. Но теперь я не всегда точно помню, какую песню я от кого перенял. Я как бы коллекционировал песни и у меня их набралось около сотни. Слова песен я тщательно разыскивал (большинство ребят знают только первые слова, а после а-акают) и записывал в карманный песенник, с голубой обложкой. Многих песен уже не найти в современных песенниках. Теперь он мне дорог, он полон воспоминаний, и я его храню, можно сказать, как зеницу ока. Само собой разумеется, в этой беседе невозможно всех песен вам дословно переписать. Жаль, потому что среди них много задушевных или мужественных военных, которые настоящее поколение, может быть, уже совсем позабыло.
Конечно, первые колыбельные, а потом детские песни, пела мне моя мама. Впоследствии я ими баюкал и им обучил мою женку. Они входили как бы в мою педагогическую систему преподавания русскому языку перед сном, или утром, в постели, на подушке. Самое главное заключалось в том, чтобы учащийся полюбил предмет преподавания, а этот момент нередко педагогика упускает: им кажется, что если предмет их самих интересует, то он должен заинтересовать и обучающихся. На опыте моя система оказалась особенно эффективной, ибо моя Фроська стала способна быстро болтать, правда, с грехом пополам, по телефону по-русски и смотреть русские фильмы. Но, увы, рекомендовать эту систему, в будущем, моим студентам, само собой разумеется, оказалось немыслимо.
Вот первые колыбельные.
Спи дитя спокойно,
Вот гроза стихает,
Матери молитва,
Сон твой охраняет.
Завтра, как проснешься
и откроешь глазки,
Снова встретишь солнце
и любовь и ласки.
А вот другая, которую Фроська облюбовала.
Спи дитя мое, усни,
Сладкий сон тебе мани.
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
Улетел орел домой,
Солнце скрылось за горой.
Ветер после трех ночей,
Мчится к матери своей.
Ветра спрашивает мать,
Где изволил пропадать,
А ли звезды все гонял,
а ли море бушевал?
Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых,
Я дите оберегал,
Колыбелечку качал.
Утром же полагалась совсем другая песня.
Дети в школу собирайтесь
Петушок пропел давно,
Попроворней одевайтесь
Смотрит солнышко в окно.
Человек и зверь и пташка,
Все берутся за дела.
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.
Но, конечно, моя Фроська протестовала и выдумывала свои собственные слова, где говорилось: А я в школу не хочу и прочее, чему лучше детей не учить. Но надо считать, что такое буйство, в рамках грамматического упражнения, было превосходно.
Когда я плакал, мама мне напевала:
Не осенний мелкий дождичек
Брызжет, брызжет сквозь туман,
Слезы горькие льет молодец
На свой бархатный кафтан.
Полно, брат, молодец,
Ты ведь не девица
Пой, тоска пройдет,
Пой, пой, тоска пройдет.
Мама пела: пой, пой, вместо пей, пей, как напечатано в книжке. А еще:
Эй! Вы кони дорогие!
Мчитесь сокола быстрей.
Не теряйте дни златые
Их не много в жизни сей.
Эй, эй, эй!
Может быть некоторые представители современного поколения – всезнайки – (они, вероятно, не читали сказку про старичков, все-знаек, и какие с ними случились несчастья, когда, после смерти, они по лестнице сами полезли на небо, и заблудились среди облаков), станут мне доказывать, что все это пустая болтовня, изжитые пережитки, не приносящие никому никакой полезной информации, а наоборот приучающие ребенка к праздному пустословию. Но я предпочитаю доверять Чуковскому. И мне же мнится, что наоборот они вкрапливают в детскую душу чувство поэзии, стремление к исканию красоты, к доброте, к мягкости, а самое главное, развивают воображение, фантазию, которые столь ценны в современной науке, особенно в математике и в квантовой физике.
Сам же Дядя Ваня сколько раз мне декламировал: У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Я тогда не знал, точно, что такое лукоморье – вероятно, что-то похожее на озеро, на море или даже на океан, который я много раз видел. Я также не мог понять как это, ученого кота смогли обучить ходить, как акробат в цирке, по такой роскошной золотой цепи? Но ведь в сказке все может быть, это и замечательно. Разве во сне я не могу летать как сокол по поднебесью, «над горами, над долами, над широкими морями», и это нисколько не опасно, а даже очень легко и приятно.
Дядя Ваня меня обучил и нескольким другим песням. Помню одну веселую, студенческую, Гаудеамус, кой студент ее не певал на пирушке? Две про гибель Варяга: одну грустную, трагическую, которую многие знают, и другую, которую я слышал только от Дяди Вани. Вот, чтобы вам напомнить, несколько стихов из первой:
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской…
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем.
Борется стойко команда
С морем, с врагом и с огнем…
…
Там среди шумного моря,
Вьется Андреевский стяг:
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
…
Мы пред врагом не спустили
Славный Андреевский флаг.
Нет! Мы взорвали «Корейца».
Нами потоплен «Варяг»…
Вторая песня, Гибель Варяга, меня менее трогала:
