Тито Гобби - Мир итальянской оперы
Усы я всегда рисовал как можно выше над губой, под самым носом, и только у уголков рта приклеивал несколько волосков, расположив и закрепив их должным образом. На верхней губе волоски рисовал так: сначала несколько капель лака и только потом, когда он высохнет, несколько тонких штрихов темно-коричневым карандашом. С гордостью могу сказать, что даже на фотографиях выглядело все это отлично.
Приготовить парик — серьезная задача. Тюль спереди и с боков должен быть заблаговременно очищен ацетоном или каким-нибудь другим растворителем от всех следов клея, оставшихся от предыдущего спектакля. Сам парик следует тщательно уложить с помощью небольшого фена. И сидеть на голове он должен как следует.
Закрепить парик с помощью клея можно только в трех-четырех местах, не более. Несколько шпилек понадобится, чтобы забрать под него свои собственные волосы (если, конечно, вы тот счастливец, у которого они еще есть), и эта деликатная работа завершена. Мне очень не нравится, когда парик приклеен со всех сторон: и голове жарко, и морщит обязательно там, где не надо. Если у вас парик с косичкой, закрепите ее сзади повыше, а то она постоянно будет залезать вам за шиворот.
Добавить что-то своему лицу можно, а вот убрать с него — гораздо сложнее. Так что самое простое — гримироваться под ничем не примечательное лицо из толпы: тут не нужны сколько-нибудь запоминающиеся черты — ни густые брови, ни большие носы… Когда же играешь человека волевого, чем-то выделяющегося, тут уж надо быть порешительнее: по-разному смешивать краски, добиваясь особой игры света и тени. Но никогда не кладите грим слишком густо. Естественная мимика сразу выдаст ваши ухищрения — грим покажется просто пятном грязи. Нанесли темный грим — равномерно разотрите его пальцем, следуя рельефу лицевой мускулатуры.
И вновь предупреждаю вас: не пользуйтесь черным цветом. Есть много других оттеняющих тонов, они пригодятся вам скорее. В самом деле, ведь нет ничего более неестественного, чем когда человек красит бороду или волосы в черный цвет, чтобы выглядеть моложе.
Когда вы станете подбирать основной тон для лица, сравните его с гримом партнеров, ведь вы будете изображать людей одной расы (если, конечно, по сюжету дело обстоит именно так). Да, и не забывайте об особенностях сценического освещения — это понятно.
Всегда очень важно знать различие между теплыми тонами и холодными и извлекать из этого пользу. Тогда у вас выйдет все — и тонкий лик страдальца, и жизнерадостная физиономия Фальстафа. Вы сможете имитировать выпирающие скулы, агрессивный подбородок — это понадобится, скажем, для Скарпья. Вы сможете даже менять форму глаз и губ, делать их асимметричными, а лоб — выпуклым, как подобает Тонио из «Паяцев» (правда, это уже весьма сложная задача).
Когда я играл Тонио, то засовывал в ноздри по маленькому кусочку резины — нос становился гораздо шире; кроме того, у меня была припасена для зубов накладная пластинка, специально сделанная так, что передние боковые резцы казались длиннее и выдавались вперед. Вдобавок я рисовал одну бровь повыше другой, мочку одного уха делал припухлой, так что она почти сливалась со щекой, — все это подчеркивало асимметричность лица Тонио. Стоило еще нанести тени на горло — и я добивался нужного эффекта.
Хитроумные осветительные приборы на сцене могут теперь просто творить чудеса, но, если вы не загримировались как следует, они же и выдадут вас с головой. Если вы видите на сцене актера с белой, совсем без грима, шеей, плохо оттененными щеками, знайте: он смотрелся в зеркало только анфас, позабыв великий закон (если, конечно, тот вообще ему известен): за время спектакля зритель разглядит тебя со всех сторон, а уж придирчивый критик — и подавно!
Вовсе не обязательно специально гримировать руки, но они должны быть живыми и подвижными, пальцы — свободными, а не прижатыми друг к другу, как у марионетки.
Помните еще вот о чем: шея (о том, что ей тоже нужен хорошо подобранный грим, вы уже знаете) должна быть мягкой, подвижной и гибкой. Это придает изящество и выразительность всему телу, так же как живость взгляда наполняет жизнью все лицо.
Если вам покажется, что в этой главе было слишком много всяких «надо» и «не надо», простите старику, которому как-никак уже под семьдесят, эту слабость. Но смею вас уверить, если вы отнесетесь со вниманием к большинству моих правил, о вас никто и никогда не скажет: «Да, голос у него (или у нее) неплохой, но на сцене это просто чурка какая-то».
ГЛАВА 4. «ДОН ЖУАН»
Место упокоения Вольфганга Амадея Моцарта не известно никому. Он был похоронен в общей могиле на Венском кладбище, и не было такой приметы, по которой можно было бы отличить его тело от других мертвецов. Потому у этого неповторимого гения, чья музыка вот уже два века остается достоянием всего человечества, нет даже надгробной плиты, куда нынешний преданный почитатель его таланта мог бы положить хоть один цветок.
Конечно, об этом можно печалиться, этого можно стыдиться. Но вместе с тем чем это не блестящая разгадка тайны, имя которой Моцарт? Он пришел в этот мир как посланник божий, он щедро раскрывал сокровищницы своего вдохновения людям, которые зачастую оставались равнодушны к ним, а потом, будучи еще невероятно молодым, претворился в дух, не оставив и следа своего материального «я». Да разве нужно, чтобы от него осталось что-то материальное?! Музыка — вот его нерушимый памятник, и ни один мавзолей, воздвигнутый руками человеческими, не может сравниться с ним.
За годы, прошедшие со дня смерти Моцарта, ученые, критики, дирижеры предлагали свою трактовку его «Дон Жуана». Одни были очевидно движимы любовью и уважением к оригиналу, другие — не в меру экстравагантные — искажали его порой чуть ли не до надругательства. Мне нет нужды выискивать оправдания для прочих, но за себя я хочу извиниться заранее — хотя бы за то, что я осмелился вступить на эту зыбкую почву. Не претендуя чванливо на то, что мое мнение — истина в последней инстанции, я лишь хочу строго придерживаться того, чему научил меня мой исполнительский опыт, и просто выношу на ваш суд некоторые соображения, пришедшие мне в голову в то время, когда я изучал музыку и итальянское либретто «Дон Жуана».
В 1941 году маэстро Серафин впервые спросил меня, не разучивал ли я когда-нибудь партию Жуана. Я сказал — никогда, но добавил, что готов начать прямо со следующего дня, а значит, через два-три месяца буду во всеоружии.
«Лет через пятнадцать, может быть, — ответствовал маэстро. — Посмотрим. Но начинай теперь».
Сказано это было вполне добродушно, но тем не менее уже тогда я до некоторой степени осознал, что мне предстоит столкнуться с одной из наиболее тонких, сложных и ответственных ролей всего оперного репертуара.
