Александр Лебедь - За державу обидно
- Екатерина Григорьевна?
- Да.
- У вас сын есть?
- Да.
- На прыжки уезжал?
- Да.
Ну он разбился.
Долгое молчание моей мамы. Конец разговора:
- Да вы не беспокойтесь, он еще живой. - И положил трубку. Вот это "еще живой" - это он хорошо сказал, талантливо. И трубку положил тоже талантливо. Услужливое воображение в таких случаях рисует картину хлюпающего мешка с костями, сколько он там еще будет делать вид, что живет и дышит, кто знает, может, день, может, час. И настолько это тяжелая картина, что человек даже говорить не смог, трубку положил. Иссякло, так сказать, мужество.
Так, вместо подготовки к поступлению я до 25 июля провалялся на больничной койке. Ко всему еще и что-то случилось с походкой. Мы ходим по инстинкту, как научились когда-то, так и ходим, не концентрируя на походке никакого внимания. Я стал ловить себя на том, что как только я слежу за собой, то иду нормально, как только внимание чуть отвлеклось, ноги начинают загребать - косолапить. Пришлось учиться ходить заново.
Через несколько дней пришел мне вызов из училища. Но в то, что я уезжаю всерьез и надолго, в семье уже никто не верил. Кроме моих попыток вырваться в летное училище, я два раза уходил в армию. Первый раз осенью 1968 года мне устроили пышные проводы, праздничный обед, после которого я с шумной компанией и песнями добрался до военкомата. Прибыл к майору, начальнику отделения, с документами, а он глянул и ошарашил меня: "Ваша группа оставлена до особого распоряжения. Ждите!" Так я прождал до весны. Вторую повестку получил в мае 1969 года. Но... вместо армии попал в больницу. И уже теперь не только отец, но и мать, и брат были уверены, что как уеду, так и назад приеду., А потому уезжал я без особой суеты и на лицах моих родителей четко читал: "Давай-давай, отдохни после больницы, съезди Рязань поглядеть, все равно скоро домой вернешься!"
Приехал я в Рязань, добрался до училища. Народу там уже собралось много.
В войсковом приемнике к нам отнеслись холодно и сразу предупредили: "Завтра на медкомиссию, а потом уже с теми, кто пройдет, разговаривать будем".
Ну, думаю, опять приплыли! Не успел приехать, как домой надо будет отправляться. Отец как в воду глядел.
Но тем не менее решил бороться до конца.
Утром начал сразу с хирурга. Определил сам для себя, что если его пройду, то там сам черт не страшен. И тут фортуна первый раз повернулась ко мне не задом. В кабинете хирурга восседал молодой лейтенант-двухгодичник, которому на нас было глубоко наплевать. Он с серьезным видом потребовал от десятерых здоровых парней снять трусы, что вызвало хихиканье, и спросил: "Грыжи ни у кого нет?" Услышав, что нет, всех признал годными к службе.
Дальше я пошел спокойно. От кабинета к кабинету росла моя уверенность, да и наглеть я начал. Двери последних кабинетов открывал, что называется, ногой. Какова же была моя радость, когда - наконец-то - на третий год я получил эту злополучную надпись: "Здоров. Годен..." Но радовался я недолго. Меня как холодной водой окатило: "Теперь-то экзамены сдавать надо. А то получится как в известном анекдоте: анализы сдал, а по математике два получил". Основания для опасений были. Два года я не открывал ни одного учебника. Разного рода "бывалые" постоянно внушали мне: "Главное медицинскую комиссию пройти. А там, будь ты баран бараном, возьмут. Медведей на велосипеде кататься учат". Я верил. Сдуру. Теперь казавшиеся далекими и несбыточными экзамены грозно надвинулись на меня. Конкурс - почти 6 человек на место. Ребята преимущественно крепкие, рослые, боевые. Первым в шестерке стать непросто.
Я стал в темпе вспоминать, чему меня учили в школе, заодно и то, чему не учили, тоже.
Шутки шутками, а на первом же экзамене по письменной математике я получил именно двойку, хотя вины моей в том почти не было. Войсковой приемник - муравейник: все бегают, суетятся, шпаргалки готовят, земляков ищут, желательно умных. Познакомился и я с парнем откуда-то с Кубани, хоть и пол-лаптя по карте, а все ж земляк. Парень крепкий, веселый, несколько излишне болтливый, ну, у каждого свои недостатки. Он все упирал на то, что он чистопородный кубанский казак, а кубанцы и донцы - браты, и... вообще. Короче, братские чувства я должен был проявить на экзамене. Почему он решил, что я больше него знаю, трудно сказать, но жужжал он и вился вокруг меня до тех пор, пока я плюнул: "Ладно, садись впереди меня, разберемся". Вначале все шло как по нотам. Он впереди - я сзади. Всем раздали по два листа, в углу - штамп "Учебный отдел...". Объявили задание по вариантам. Два примера и задача - геометрия с применением тригонометрии. Как оно получилось, трудно сказать, но примеры я решил почти мгновенно и геометрическая часть задачи как-то сама собой высветилась, а дальше заклинило. Помню, какую формулу надо применить, чтобы получить ответ, но саму формулу забыл. Покрутился по сторонам, все носами в листы уткнулись, сопят, стараются, спросить не у кого, списать тем более. Появилось ощущение, что вот-вот еще немного, еще чуть-чуть - и я ее вспомню. Кубанец впереди обозначил себя: "Ну, ты как?"
- Два примера и ползадачи, сейчас дорешаю.
- Дай, что есть.
- На.
Я подвинул лист с решением на край стола. Он "содрал" почти мгновенно, у меня сложилось впечатление, что у него один глаз смотрел ко мне, а другой - к себе. Успокоился, оживился, разодрал свой второй лист на полоски, быстро-быстро стал писать на этих полосках примеры и ловко метать скатанную в шарик бумагу вправо и влево, приятелям, землякам или уже не знаю кому. А у меня почему-то усилилось ощущение, что я вот-вот вспомню формулу. Я подвинул исписанный лист к себе. Формула где-то близко крутилась в глубине мозга, но упрямо не вспоминалась. Меня начал раздражать мой второй чистый лист. Я отодвинул его на край стола. Формула все не вспоминалась, а ощущение "вот-вот" все усиливалось. Кубанец к тому времени полностью исчерпал запасы бумаги и, удовлетворенно хрюкнув, сел прямо и расслабился. Проводивший экзамен начальник кафедры математики Иван Иванович Кузин направился к нему:
- Вы готовы?
- Готов!
- Сдавайте.
- Пожалуйста.
- А где второй лист?
Здесь Ивана Ивановича что-то отвлекло. Кубанец одним движением "слизал" мой лежащий на краю стола лист, приложил его к своему.
- Вот, пожалуйста - Сдал и вышел из класса.
Все произошло настолько быстро, что я даже не сообразил, чем это чревато. Помучившись еще минут 10, я пришел к окончательному выводу, что формулы мне не вспомнить, расписал на словах, что надо подставить в задачу и какой должен получиться ответ, и устало выпрямился. В это время через ряд от меня возник легкий "экзаменационный" скандал. Иван Иванович отловил юношу со шпаргалкой, на шпаргалке, как положено по закону бутерброда, штамп "Учебный отдел...". Крыть нечем. У юноши изъяли листы и указали ему на дверь.. Здесь до меня начало доходить, что я, кажется, приплыл. Но я отказывался в это верить. Поздно! Иван Иванович наставил на меня очки:
