Эмилия Руэте - Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида
В семь часов вечера перед бенджиле появился наш большой катер, которым пользовались только в особых случаях. Им управляли, как я помню, двенадцать матросов, на корме висел простой, без узоров или символов, темно-красный флаг – наш знак, и другой такой же висел на носу. Задняя часть корабля была накрыта широким навесом, под которым лежали шелковые подушки, кажется для десяти человек. Старый Джохар, доверенный евнух моего отца, пришел сообщить нам, что все готово; он и еще один евнух получили приказ сопровождать нас от султана, смотревшего на нас из бенджиле.
Наши друзья со слезами на глазах проводили нас до двери, и их печальное: «Веда! Веда!» («До свидания! До свидания!») до сегодняшнего дня звучит в моих ушах.
Возле берега у нас неглубоко, и поэтому не было ни одного места, где мы могли бы пристать к нему. Но существовало три способа добраться до лодки. Можно было сесть в кресло, которое несли крепкие телом матросы; можно было влезть одному из них на спину или просто пройти над водой по доске от сухого песка до борта судна. Моя мать выбрала этот третий способ, только с каждой стороны ее поддерживал шедший вброд по мелководью евнух. Еще один евнух перенес меня и опустил на корму рядом с матерью и старым Джохаром. Катер был освещен разноцветными фонарями, и, как только мы отплыли, гребцы, по арабскому обычаю, запели медленную ритмичную песню. Мы, как обычно, плыли вдоль берега, и тут я мгновенно уснула. Меня разбудили звуки: много голосов кричали мое имя. Я испугалась и с изумлением увидела, хотя все еще находясь в полусне, что мы подплываем к месту назначения. Корабль остановился почти под окнами Бет-иль-Сахеля; они были ярко освещены и полны зрителей – в основном моих незнакомых братьев, сестер и мачех. Некоторые из детей были моложе меня, и они так же сильно хотели познакомиться со мной, как я с ними. Это они так громко звали меня, когда появился долгожданный катер. Мы сошли на берег таким же образом, как поднялись на борт. Мои маленькие братья приветствовали меня более чем горячо и стали настаивать, чтобы мы сразу же пошли вместе с ними, но моя мать, конечно, отказалась это сделать, потому что такая задержка огорчила бы Хадуджи, которая уже ждала у окна своего дома. Я уверена, что достаточно сильно опечалилась оттого, что мне не позволили сейчас же пойти к братьям и сестрам, раз я долго предвкушала эту счастливую минуту, но я достаточно хорошо знала свою мать и понимала, что, приняв решение, она его не изменит. Несмотря на свою ни с чем не сравнимую по самоотверженности любовь ко мне, она всегда была твердой в своих решениях. Пока же она утешила меня обещанием взять меня в Бет-иль-Сахель на целый день после того, как мой отец вернется туда.
И мы отправились дальше – в Бет-иль-Ваторо, дом Маджида, который находился близко от Бет-иль-Сахеля и из которого тоже открывался прекрасный вид на море; у подножия лестницы мы увидели мою сестру Хадуджи, которая ждала нас там. Она очень радушно поздравила нас с приездом в Бет-иль-Ваторо и провела нас в свои комнаты, куда служанка вскоре принесла нам всевозможные освежающие напитки и закуски. Маджид и его друзья оставались в прихожей, поскольку им не разрешалось войти, пока Хадуджи, по просьбе моей матери, не прислала им разрешение. И в каком восторге был наш великолепный и благородный Маджид оттого, что может приветствовать меня и мою мать в своем доме!
Наша комната была просторной, и из нее была видна соседняя мечеть. Обстановка в ней была такая же, как в большинстве арабских комнат, и мы не имели ни в чем недостатка. Одной комнаты нам хватало: поскольку там человек носит ночью такую же одежду, как днем, то люди знатные, со своей почти болезненной чистоплотностью, легко могут обойтись очень скромными условиями для сна. Люди богатые и занимающие высокое место в обществе обустраивают свои жилища примерно так.
Пол покрыт персидскими коврами или изящно сплетенными мягкими циновками. Толстые побеленные стены делятся на ячейки, расположенные вертикально от пола до потолка, и в этих нишах находятся устроенные один над другим ряды деревянных полок, окрашенных в зеленый цвет и имеющих форму скобы. На этих полках стоят в симметричном порядке самые изящные и дорогие по цене вещи из стекла и фарфора. Араб не считает, сколько он потратил на украшение ниш своего дома; сколько бы ни стоили красиво расписанное блюдо или сделанная со вкусом ваза или стеклянная вещь изящной формы, если они смотрятся красиво, он покупает их. Голые участки стены между ячейками стараются скрыть от глаз. На них вешают высокие зеркала, которые поднимаются от низкого дивана до потолка; их обычно заказывают в Европе, точно указывая размеры. Магометане осуждают картины как попытки повторить творение Бога, но в последние годы этот запрет в какой-то степени ослаб. А вот часы в большой моде, и в одном доме часто можно увидеть их целую коллекцию; некоторые из них находятся на верху зеркал, а некоторые стоят парами по бокам от зеркал.
В комнатах мужчин стены украшены добытым в бою или полученным как награда ценным оружием из Аравии, Персии и Турции, которым каждый араб украшает свое жилище в той степени, как ему позволяют положение в обществе и богатство. Большая двуспальная кровать из розового дерева, украшенная чудесной резьбой – работой мастеров из Восточной Индии, стоит в углу, полностью закрытая белым тюлем или муслином. У арабских кроватей очень высокие ножки, и, чтобы было удобнее улечься в такую постель, надо сначала встать на подставку или использовать вместо ступеньки ладонь горничной. Места под кроватями часто тоже используют для сна – например, там спят няньки детей и больные. Столы встречаются редко, и их имеют только самые знатные люди, а вот стулья широко распространены и многочисленны. Платяные и посудные шкафы и подобная мебель арабам незнакомы, но можно обнаружить нечто вроде сундука с двумя или тремя ящиками и кроме них – тайником для денег и драгоценностей. Эти сундуки, которых бывает по нескольку в каждой комнате, крупные и массивные, и обиты сотнями маленьких гвоздей, медные головки которых образуют узоры на поверхности сундука. Окна и двери мы держим открытыми весь день и никогда не закрываем окна полностью, разве что на короткое время, когда идет дождь. Поэтому фраза «Я чувствую сквозняк» в той стране неизвестна.
Сначала мой новый дом мне совершенно не нравился. Я слишком сильно скучала по своим маленьким братьям и сестрам, и когда я думала об огромном Бет-иль-Мтони, то Бет-иль-Ваторо казался мне переполненным людьми и очень тесным. В первые дни я постоянно спрашивала себя: «Я что, буду жить тут всегда и должна пускать мои кораблики в тазике для умывания?» Здесь не было реки Мтони, и воду приходилось брать из колодца, который был за пределами дома. Когда моя добрая мать, которая была бы рада раздарить все, что имела, посоветовала мне подарить братьям и сестрам, остававшимся в Бет-иль-Мтони, мои красивые игрушечные кораблики, которые я так любила, я не захотела и слышать об этом. Короче говоря, я узнала чувства, которых до этого не испытывала, – чувство большого несчастья и глубокое горе. Но моя мать была в своей стихии. Вместе с Хадуджи она весь день была занята планированием и выполнением домашних дел, поэтому я очень мало видела ее. Больше всех мне уделял внимание Маджид. На следующий день после нашего приезда он взял меня за руку и показал мне все свое хозяйство, от верха до низа. Только я не увидела ничего, чем можно восхищаться; правду говоря, я даже горячо умоляла мою мать как можно скорее вернуться вместе со мной в Бет-иль-Мтони, к моим привычным товарищам для игр. Об этом, конечно, не могло быть и речи, в особенности потому, что она действительно была полезна на своем новом месте.
