Никколо Каппони - Макиавелли
Большую часть знаний Никколо почерпнул из домашней библиотеки, ведь его отец был заядлым книгочеем. Он мог похвастаться изданиями Тита Ливия и Амвросия Феодосия Макробия[6] и, возможно, другими трактатами, как литературными, так и юридическими. К тому же старший Макиавелли заимствовал у друзей труды Аристотеля, Плиния Младшего, Птолемея, Марка Юстина, Флавио Бьондо,[7] не говоря уже о Библии. Его старший сын унаследует отцовскую тягу к знаниям, и еще в молодости Никколо однажды перепишет от руки поэму Лукреция Кара «О природе вещей» (De Rerum Natura). Поистине Макиавелли всегда считал себя, прежде всего, писателем и лишь затем политическим мыслителем. В зрелые годы он объяснял своему сыну Гвидо, как важно изучать музыку и гуманитарные дисциплины, «которым я обязан всем своим скромным благородством». Еще раньше, в сонете, посвященном Джулиано де Медичи и написанном в тюрьме, Никколо называл себя поэтом, а в 1517 году сетовал Луиджи Аламанни на то, что знаменитый рифмоплет Лудовико Ариосто не указал его имени среди поэтов, упомянутых в «Неистовом Орландо» (OrlandoFurioso), «отбросив меня, словно я какой-нибудь болван».
Но несмотря на то, что образованием Никколо был обязан отцу, он презирал его скупость настолько, что в одном из сонетов (написанном еще до 1500 года) осудил сера Бернардо, сказав, что тот покупает «гусей и уток, но не ест», тогда как сын его изнемогает от голода. Кроме того, сумма, потраченная отцом на свадьбу дочери Примаверы в 1483 году, взятой в жены Джованни ди Франческо Верначчи, оказалась гораздо скромнее того, на что раскошеливались другие флорентийцы ради своих чад. Как бы то ни было, все эти мероприятия были для старшего Макиавелли в финансовом отношении весьма обременительными.
Возможно, Никколо недолюбливал страсть старшего Макиавелли к ученым диспутам вместо того, чтобы посвятить себя отысканию способов, как побольше заработать во благо семейства. Похоже, эту черту унаследовали и его потомки. По крайней мере, она время от времени давала о себе знать. В частности, известен один анекдотичный случай, в котором фигурирует каноник по имени Никколо ди Бернардо ди Никколо Макиавелли — внук нашего Никколо. Когда монах Санта-Кроче посетовал на то, что, дескать, некие люди сваливают покойников в фамильный склеп Макиавелли, Никколо с горькой усмешкой ответил: «Сие происходит с нашего дозволения, поскольку отец мой был большим охотником до разговоров, и чем больше народу соберется, тем ему приятней». Услышав такое, бедный монах онемел. Слова Никколо отдают флорентийским цинизмом, особенно если учесть, что непрошеные «гости» при жизни, вероятно, были простолюдинами и образованностью не отличались. Похоже, каноник был весь в деда, обладавшего поразительным умением смущать людей парой-тройкой дерзостей, нередко себе же в ущерб.
Можно сказать, что озлобленность пропитывала Флоренцию, и не только по причине, которую верно обрисовал писатель Джованни Папини, заметив, что флорентийцы радуются чужим несчастьям. Подобное отношение к людям коренится во всеобщей зависти и недоверии. В 1421 году это сформулировал Джино Каппони Старший, изложив в одной из записок сыну Нери целый перечень предостережений: не жалуй никому своего покровительства, если того не требуют обстоятельства; блюди осторожность как в делах с согражданами, так и с иноземцами; невежд, распутников и простолюдинов держи на коротком поводке, а иначе расплачивайся за последствия. Конечно, едва ли подобное мироощущение способствовало гармоничным взаимоотношениям. Так в конце XVIII века великий герцог Тосканы Петер Леопольд Габсбург-Лотарингский с горечью признает, что во Флоренции невозможно ничего добиться, потому что жители вечно заняты дрязгами. К тому же, добавлял он в гневе, флорентийцы попросту не умеют признавать чужую правоту. В будущем подобное отношение к окружающим станет помехой любой политической реформе, которая требовала некоей слаженности и могла (пусть даже теоретически) пойти на благо Флоренции.
В сущности, Флоренция процветает лишь под властью жесткого правителя, и это верно до сих пор. В год, когда Никколо Макиавелли появился на свет, государством фактически правил узкий круг олигархов во главе с представителями могущественной ветви Медичи, и все это скрывалось за внешними атрибутами так называемых демократических институтов. Едва ли на такую власть кто-нибудь мог решиться посягнуть. В 1466 году, за три года до рождения Никколо, несколько высокопоставленных горожан, многие из которых ранее поддерживали Медичи или пользовались их покровительством, сговорились захватить власть, но их замысел провалился из-за невезения, несвоевременных действий и предательства некоторых заговорщиков. В результате Медичи не только упрочили позиции во Флоренции, но и стали изыскивать возможности усилить свое влияние и за пределами города. В июне 1469 года, месяц спустя после рождения нашего Никколо, Лоренцо ди Пьеро де Медичи сочетался браком с Клариче Орсини, наследницей могущественного и воинственного римского рода, и тем самым не только обзавелся связями в папской курии, но и получил доступ к реальной военной силе.
В 1466 году заговорщиками, видимо, руководило желание вернуть конституционное правление, существовавшее до 1434 года, когда к власти пришли Медичи, и отличавшееся тем, что в управлении государством участвовало больше олигархов. Со временем, виртуозно используя различные политические и военные предлоги и накрепко привязав к себе подчиненных деньгами своего банка, Медичи сумели сосредоточить власть внутри узкого круга элиты. До 1434 года результаты голосования периодически проверялись, что обусловило политическую пригодность кандидатов, доказав которую можно было участвовать в жеребьевке и рассчитывать на некую должность. Считалось, что выборы по жребию не допускают к власти демагогов. К тому же существовали определенные ограничения (divieti), которые не допускали к власти горожан, занимавших государственные посты ранее, их ближайших родственников, а также людей разорившихся и задолжавших налоги. В любом случае чиновник занимал должность недолго — от двух до шести месяцев, — что не только обеспечивало сменяемость кадров, но и препятствовало узурпации власти. Чтобы уравновесить недостаток политической преемственности, периодически собирались временные совещательные комитеты (consultе е pratiche), а судя по именам их участников, нетрудно понять, кто на самом деле правил Флоренцией.
Сколь престижным ни было участие в таком комитете, все надежды флорентийцы возлагали на три высших органа городского управления (Tre Maggiori): Совет Двенадцати Добрых Мужей (Dodici Buonomini), Совет Шестнадцати Знаменосцев (Gonfalonieri di Compagnia) и Приорат (Priori delle Arti). Первые два органа — двенадцать старейшин и шестнадцать гонфалоньеров[8] — образовывали Совет Синьории. В Синьорию, важнейший совещательный орган Флоренции, наделенный высшей исполнительной властью, входили восемь приоров (представителей ремесленных цехов) и ее руководитель — Гонфалоньер справедливости (Gonfaloniere di Guistizia). Чтобы обезопасить государство и допустить к жеребьевке лишь самых достойных, в конце XIV века была учреждена должность выборщиков (accoppiatori) — они должны были наполнять мешки табличками с именами тех, кто прошел общую проверку. Принимать новые законы имели право только два традиционных законодательных совета, в которых участвовали различные слои населения.
