Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста
Однако и после того, как Киев и окрестности перестали быть частью Речи Посполитой, город еще долго оставался по духу и культуре польским. В 1812 году здесь обитали свыше 4300 польских шляхтичей и только около тысячи русских дворян. Хотя поляки составляли не более 10 процентов населения, они согласно имущественному цензу составляли 25 процентов избирателей.
Чацкого можно назвать теоретиком украинского сепаратизма. Шульгин прекрасно знал об этом и указывал в своей статье «Украинствующие и мы»: «…настали разделы Польши, и вот когда польские ученые заговорили об особой украинской национальности. Им хотелось доказать, что русских нет в границах погибшей Польши и что Екатерина II напрасно приказала вычеканить на медали в память разделов „отторженная возвратах“… Известный основатель Кременецкаго лицея Фаддей Чацкий в книжке: „О naswisku Ucrainy i poczatku kosakow“ („О названии Украины и происхождении казаков“. — С. Р.) выводит украинцев от укров, которые были будто бы дикой славянской ордой (horda barbarzynskih Slowican), пришедшей на Днепр из Заволжья в первые века по P. X.»[10].
По царскому указу 1833 года Волынский лицей (созданный Т. Чацким) перевели из волынского Кременца в Киев, где и был, наконец, основан университет. Это второй университет в Малороссии после Харьковского Императорского, открытого в 1804 году (и шестой по счету в Российской империи).
Среди преподавателей преобладали кременецкие профессора, в большинстве своем поляки и католики, потом к ним были добавлены русские и немцы. Так среди профессоров оказались великоросс В. Я. Шульгин, малоросс Д. И. Пихно и прибалтийский немец Н. Х. Бунге.
До 1860 года, когда зачисление поляков в университет Святого Владимира не было ограничено, именно они составляли большинство студентов. Кроме того, они дружественно относились к украинскому национальному движению, а некоторые прямо его поддерживали, считая, что с помощью украинских националистов ослабят «москалей» и укрепят свое положение.
Происходила повседневная, а оттого и привычная борьба русского влияния с польско-католическим, которая в итоге завершилась восстановлением разрушенного польской экспансией малорусского ядра и расширением его влияния на все просторы российской ойкумены.
Университет славился вольнодумством, в том числе и с польской подкладкой, его по этой причине даже закрывали, потом после чисток открывали заново.
Что еще добавить к университетской теме?
«Шульгинские профессора» не бедствовали. Ординарные профессора университета согласно Табели о рангах имели VII класс (надворный советник, подполковник), а экстраординарные — VIII класс (коллежский асессор, майор). Ординарный профессор получал годового жалованья 1200 рублей, квартирных — 150 рублей серебром, а экстраординарный — жалованье 860 рублей, квартирных — 120 рублей серебром.
Среди выпускников университета были — академик-историк Евгений Тарле, профессор-экономист Александр Билимович, профессор-психиатр Иван Сикорский (отец авиаконструктора), писатели Ярослав Ивашкевич, Михаил Булгаков, Александр Корнейчук, Максим Рыльский.
В романе «Белая гвардия» М. Булгакова одна из сцен боя юнкеров с петлюровцами в Киеве отразила трагический эпизод гибели юного сына Василия Шульгина. Впрочем, в нашем повествовании до этого еще очень далеко.
И конечно, надо сказать о самом Киеве, древнейшем городе, который император Николай I называл «Иерусалимом земли русской». Он раскинулся на днепровских кручах у большой реки со всеми своими храмами, Печерской лаврой, усадьбами, оврагами, садами, фантастически прекрасной сиренью, абрикосами, липами, кленами и каштанами.
Великий Киев, унаследовавший всю историю Руси, был несравненным местом. Он являлся образом России во всех ее чертах, начиная от европейского внешнеэкономического пути «из варяг в греки», крещения Руси князем Владимиром, расцвета древнерусских городов, Батыева нашествия, захватов литовцами, поляками, крымскими татарами до казачьих войн Богдана Хмельницкого и воссоединения с Москвой. Киев дал Российской империи Черное море, близость к Средиземноморью, несбывшуюся мечту о Проливах и волшебный византийский сон-полуявь.
Шульгин с детства жил сказочной атмосферой этого города.
В старости он рассказал писателю Олегу Николаевичу Михайлову: «Мой отчим, редактор газеты „Киевлянин“ Пихно, очень поддерживал мое увлечение историей Руси. И к окончанию учебы в университете приготовил мне воистину царский подарок: купил мне у какого-то разорившегося волынского помещика в городе Гоща большую библиотеку исторических раритетов. Я отправился по Волыни на лодке. Путешествие было романтическим. Правда, меня арестовали жандармы, приняв за австрийского шпиона, но вовремя помог отчим»[11].
В годы учебы наш герой впервые столкнулся с политической силой южнорусских евреев, которых в стенах alma mater не сказать чтобы было мало. Через много лет он вспомнил об этом в своей книге «Что нам в них не нравится», посвященной взаимоотношениям с евреями, которых он считал как народ древний более сильным и сплоченным, чем русские.
Об обвинениях Шульгина в антисемитизме поговорим отдельно, здесь же приведем его признание, относящееся к студенческому периоду.
«В своей первой юности я антисемитом не был. Во 2-й Киевской гимназии, где я воспитывался, этого духа не замечалось. Хороший товарищ был хорошим товарищем вне зависимости от того, был ли он эллином или иудеем. Не было „слепого“ антисемитизма и у нас в семье. „Киевлянин“ вел твердую линию в том смысле, что он был совершенно независим от еврейских влияний, и вместе с тем газета оставалась свободной от власти всезаслоняющих страстей. Мне кажется, что в ту эпоху, когда политическое затишье обозначало штиль перед еще не видимой бурей, то есть в начале 90-х годов, „Киевлянин“ в еврейском вопросе готов был стать на тот путь, на который я пошел в 1915 году, когда подписал так называемую „Великую Хартию Прогрессивного Блока“. Эта „акция“, как известно, была тогда мудро формулирована Милюковым так: „вступление на путь постепенного снятия ограничений с евреев…“
Антисемитом я стал на последнем курсе университета. И в этот же день, и по тем же причинам я стал „правым“, „консерватором“, „националистом“, „белым“, ну, словом, тем, что я есть сейчас…»[12]
В другой книге, «Тени, которые проходят», где помещены автобиографические рассказы нашего героя, записанные Ростиславом Красюковым, читаем: «Я мог бы кончить университет еще в 1899 году, но запоздал на год по причине так называемых университетских беспорядков.
