Александр Крон - Как я стал маринистом
Сын беглого матроса румынского военного флота и украинской крестьянки, выросший на окраине Одессы, становится штурманом дальнею плавания, затем увлекается подводными лодками и меняет профессию. К началу войны он уже командир "малютки", отлично воюет, получает перевод на "эску", затем неожиданно в новогоднюю ночь 1945 года, стоя в гавани Турку, загуливает и пропадает на двое суток. Исчезновение советского офицера в иностранном порту - происшествие чрезвычайное. Когда Маринеско возвращается на плавбазу, над его головой начинают сверкать молнии. Александр Иванович признавал свою вину, но от подозрений приходил в бешенство, чем немало себе навредил. Ему грозил суд и уж по меньшей мере отстранение от командования. Спасли Маринеско единодушная поддержка всего экипажа "С-13", горой вставшего за любимого командира, и здравый смысл, проявленный командованием, которое решило потихоньку сплавить Маринеско в море. Маринеско ушел тихо, но в море повел себя шумно - через несколько дней фашистский флот погрузился в траур: неизвестная подводная лодка отправила на дно Балтики шедший под охраной боевых кораблей гигантский океанский лайнер "Вильгельм Густлов", на борту которого эвакуировалось из Данцига в Киль восемь тысяч отборных мерзавцев элита СС и СД. В том же походе Маринеско потопил вспомогательный крейсер "Штойбен". Казалось, у него были все основания вернуться триумфатором, но инерция вновь взяла верх над здравым смыслом, герою втихую выдали "за все про все" орден Красного Знамени, а самый подвиг замолчали. После окончания войны Маринеско продолжает служить на флоте. Однако предубеждение к нему не рассеивается, а характер не меняется, и в опале он остается прежним Сашей Маринеско, независимым, мальчишески порывистым, до грубости правдивым. Ссора с комдивом, и снова ЧП - снижение в звании, перевод с подводной лодки на тральщик. Маринеско вспыхивает и подает рапорт о демобилизации. В перспективе возвращение на торговый флот, но подводят глаза: при проверке зрение оказывается на одну десятую диоптрии ниже нормы. Никакого практического значения это иметь не могло и не мешало Маринеско командовать военным кораблем, но формальные, а может быть, и не только формальные соображения опять взяли верх, и природному моряку пришлось во цвете лет перебираться на берег и осваивать новую специальность - хозяйственника и снабженца.
Работать он начал в учреждении, где орудовала небольшая, но сплоченная группа мошенников во главе с директором. Маринеско со свойственным ему пылом попытался разоблачить хозяйственные махинации директора - и сам оказался под судом. Преступление Маринеско состояло в следующем: в учреждении, где он работал, лежало мертвым грузом несколько тонн торфяных брикетов. Вместо того чтоб вывезти их на свалку, Александр Иванович, заручившись устным согласием директора, развез эти брикеты по домам наиболее низкооплачиваемых технических сотрудников в виде предпраздничного подарка. А затем все было разыграно как по нотам: кто-то написал в ОБХСС, директор быстренько отрекся от данного им разрешения, и Маринеско оказался расхитителем социалистической собственности. Его исключили из партии, в последнюю инстанцию Маринеско, чтобы не отдавать партбилет, не явился.
Затем был суд. Прокурор-фронтовик, видя, что дело липовое, отказался от обвинения, оба народных заседателя заявили особое мнение, но оставшийся в меньшинстве судья все-таки добился, чтобы подсудимого взяли под стражу. Дело рассматривалось в другом составе, и Маринеско получил три года. Людей, осужденных на такие сравнительно небольшие сроки, обычно не посылают в далекие лагеря, но для Маринеско было сделано исключение - он был направлен на Колыму. В арестантском эшелоне Александр Иванович столкнулся с самыми разнообразными людьми - вместе с ним ехали воры-рецидивисты и "бытовики"; богатырского сложения матрос, во время выгрузки консервов с судна вскрывший одну банку и получивший за это пять лет лагеря, и петергофский обыватель, служивший в гитлеровской зондеркоманде, своими руками повесивший и расстрелявший десятки советских мирных граждан. Такой вот петергофский каратель был назначен старостой вагона и ведал раздачей пищи. Опираясь на таких же, как он, бывших карателей и уголовников, он установил порядок, по которому "свои" получали по две миски тюремной баланды, а прочие по одной, притом неполной. Маринеско был возмущен, к тому же он понимал, что при таком рационе не мудрено протянуть ноги, так и не увидев Тихого океана...
Он тайно организует бывших моряков - их в вагоне оказалось восемь человек - и во время очередной раздачи поднимает бунт. Избитый до полусмерти староста сразу теряет свой ореол, шпана трусливо отступается от своего бывшего вождя, и вакантное место занимает ставленник Маринеско - тот самый богатырь матрос, что пострадал за банку консервов. Поездная охрана, испугавшись бунта, поначалу грозила применить оружие, но, убедившись, что бунт не имеет целью своей побег, легко смирилась со "сменой властей", и вплоть до прибытия в порт Ванино моряки держали подонков в страхе. В Ванино восьмерка не распалась, она стала ядром большой погрузочной бригады, состоявшей в основном из бывших моряков. Под руководством Маринеско, который, как опытный капитан, умел распределять грузы по трюмам, бригада достигла небывалых успехов, авторитет рос с каждым днем...
В Ленинград Александр Иванович прилетел самолетом с деньгами в кармане. Первым делом он извлек из тайника запрятанный партийный билет, и когда мы с ним встретились, он был уже восстановлен в партии и работал на одном из ленинградских заводов. Но замалчивание подвигов Маринеско продолжалось по-прежнему, и даже на заводе лишь немногие знали, что рядом с ними работает один из самых замечательных героев Великой Отечественной войны, подводный ас, имя которого со страхом и почтением упоминается в военных мемуарах бывших гитлеровцев.
Александр Иванович умер от рака, едва дожив до пятидесяти лет. Лишь за несколько месяцев до смерти Маринеско мгла над его именем начала рассеиваться. Он так и не вкусил заслуженной славы, но его беззлобная душа жаждала не славы, а справедливости, и надежда на то, что справедливость будет наконец восстановлена, не оставляла его до последних минут.
Маринеско был человеком редкой скромности и до наивности правдивым, я сразу поверил его исповеди, да он и не сумел бы ее выдумать. Характер у него, что и говорить, был не из легких - азартный, импульсивный, трудно мирившийся с преградами. Среди подводников не редкость встретить подлинную отвагу, но у Маринеско помимо военной отваги было еще одно прекрасное и беспокойное качество, которое другой Александр Иванович - Куприн - очень хорошо назвал "душевной небоязнью". Маринеско был решительно неспособен кого-нибудь или чего-нибудь бояться. Это сквозило даже в его взгляде и порядком раздражало некоторых начальников, живущих по формуле "раз не боится - значит, не уважает". Я убежден, что придет время, когда Маринеско будет воздано должное и рано или поздно найдется применение тем торопливым записям, которые я сделал по памяти сразу же после нашей кронштадтской встречи. В частности, мне удалось довольно точно записать рассказ Александра Ивановича об его новогоднем загуле в Турку - это почти законченная трагикомическая новелла, быть может несколько рискованная на сугубо ведомственный взгляд, но зато необычайно наглядно свидетельствующая о том, что крупный человеческий характер и в своих срывах остается крупным, а мелкие люди мелочны даже в своем понимании добродетели.
