Анри Шарьер - Бабочка
Внезапно до меня доносится крик — ужасный крик отчаяния. В чем дело? Это напоминает голос пытаемого. Но мы ведь не в полицейском участке. Невозможно понять, что происходит. Эти ночные крики взволновали меня. Они были очень громкими, если им удалось проникнуть сквозь стены моей камеры. Может быть, это сумасшедший? В этих камерах, сквозь которые ничто не проникает, так легко сойти с ума. Я разговариваю с собой в полный голос, спрашиваю себя: «Какое тебе дело? Думай о себе, только о себе и твоем новом сообщнике, — Деге».
Я наклоняюсь, выпрямляюсь, ударяю себя кулаком в грудь. Очень больно. Значит, все в порядке. Мускулы рук работают отлично. А ног? Я должен молиться на них: вот уже шестнадцать часов я шагаю и даже не чувствую усталости. Китайцы изобрели пытку каплей, падающей на макушку. Французы придумали пытку тишиной. Они удалили все, что способно вызывать мысли. Книги, бумагу и карандаш; окна заколочены деревянными планками, и лишь ничтожное количество света проникает сквозь щели. На меня так подействовали эти пронзительные крики, что я начал метаться, словно лев в клетке. У меня было чувство, будто все меня оставили, и я заживо погребен. Да, единственное, что до меня доносится — это крики. Открывается дверь. Входит старый священник. Оказывается, ты не один — перед тобой священник.
— Добрый вечер, сын мой. Прости, что не пришел раньше, я был в отпуску. Как ты себя чувствуешь? — старый священник бесцеремонно вошел в камеру и уселся на мой матрац. — Откуда ты?
— Из Ардеша.
— Где родители?
— Мать умерла, когда мне было одиннадцать лет. Отец сильно любил меня.
— Чем он занимался?
— Учительствовал.
— Он жив?
— Да.
— Если он жив, почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?
— Потому что он жив, а я умер.
— Не говори так. Что ты сделал?
Молнией пронзает меня мысль, что глупо говорить о моей невиновности, и я отвечаю поспешно:
— Полиция утверждает, что я убил человека, и если они это говорят, значит, это правда.
— Это был торговец?
— Нет. Сутенер.
— И за сведение счетов в преступном мире тебя приговорили к пожизненному заключению и каторжным работам? Не верю. Это было случайное убийство?
— Нет, преднамеренное.
— Просто невероятно, сын мой. Что я могу сделать для тебя? Хочешь помолиться со мной?
— Господин священник, простите меня, но я не получил религиозного воспитания и не умею молиться.
— Ничего, сын мой, я помолюсь за тебя. Бог любит всех, даже некрещеных. Повторяй за мной. Хочешь?
У него такие мягкие глаза и такое доброе лицо, что мне неудобно отказаться. Следуя за ним, я становлюсь на колено. «Отче наш, иже еси на небеси…» Слезы текут, из моих глаз, и добрый пастырь, заметив это, снимает дрожащим пальцем слезу с моей щеки, подносит ее ко рту и выпивает.
— Твои слезы, сын мой, это величайшее вознаграждение, которое Господь Бог мог послать мне сегодня через тебя. Спасибо.
Он целует меня в лоб.
— Сколько времени ты не плакал?
— Четырнадцать лет.
— Четырнадцать лет? А когда ты плакал в последний раз?
— В тот день умерла моя мать.
Он берет мою руку в свою и говорит:
— Прости людей, которые причинили тебе горе.
Я вырываю руку.
— Нет, только не это! Никогда не прощу! Хотите, исповедуюсь перед вами, святой отец? Каждый день, каждую ночь, каждый час и каждую минуту я думаю о том, когда и как смогу убить людей, которые привели меня сюда.
— Ты говоришь это и веришь в свои слова, сын мой. Ты молод, очень молод. Когда повзрослеешь, откажешься от мести.
По происшествии 34 лет я думаю так же, как и он.
— Что я могу сделать для тебя? — снова спрашивает священник.
— Преступление, святой отец.
— Какое?
— Пойти в 37 камеру и сказать Деге, чтобы он попросил через своего адвоката перевода в Канны. Я это сделал сегодня. Надо торопиться, чтобы попасть на один из пунктов, где собирают партию на Гвиану. Если упустим корабль, придется два года ждать следующего. После того как вы у него побываете, вернитесь сюда.
— Под каким предлогом?
— Скажите, что забыли молитвенник. Я жду.
— А почему ты так спешишь в это страшное место?
Я смотрю на священника — это истинный посланник Божий, и я верю, что он меня не выдаст. Я говорю:
— Чтобы поскорее сбежать, святой отец.
— Бог тебе поможет, сын мой, я в этом уверен, и ты построишь жизнь заново. Я это чувствую. У тебя добрые глаза и благородная душа. Я иду в 37 камеру. Жди ответа.
Он вернулся очень скоро. Деге согласен. Священник оставил у меня молитвенник до завтрашнего утра. Луч света проник сегодня в камеру в образе этого святого человека.
Если Бог действительно существует, то почему он позволяет жить на земле столь разным людям? Обвинитель, полицейские, всевозможные полины — и против них всех священник — тюремный священник. Визит этого святого человека принес мне облегчение.
Ровно через неделю, в четыре часа утра, мы стояли, — семеро мужчин — в коридоре тюрьмы. Рядом стоят тюремщики.
— Раздеться!
Мы раздеваемся медленно. Холодно, появляется гусиная кожа.
— Положите вещи. Полшага влево, шаг назад! Каждый стоит напротив связки.
— Одеться!
Тонкая рубашка, что была на мне несколько минут назад, сменяется толстой и жесткой, а костюм — колючими шерстяными брюками и жакетом. Ботинки исчезают и вместо них появляются тапочки. До сегодняшнего дня мы выглядели нормальными людьми. Я оглядываю шестерых товарищей: ужас! Мы потеряли облик человеческий. В две минуты превратились в осужденных.
«Направо, строем, шагом-арш!» — в сопровождении десятка двух полицейских мы вышли во двор и поднялись в закрытый грузовик, который повез нас в Белю — тюрьму Канн.
Распределитель в Каннах
Сразу по прибытии нас отвели в главное управление. Начальник с царственным величием восседал за письменным столом.
— Внимание! С вами будет говорить начальник.
— Заключенные! Вы будете находиться здесь до отправки на каторжные работы. Это обычная тюрьма. Вы обязаны все время соблюдать тишину! Не стоит рассчитывать на посещения родственников или письма. В вашем распоряжении два выхода: один на каторгу, другой — на кладбище. За плохое поведение мы сажаем на 60 суток в карцер на хлеб и воду. Никто еще не выдержал двух сроков карцера. Вы сгибаетесь или ломаетесь. Кто хочет, тот поймет!
Он повернулся к Пьеро-придурку, которого привезли из Испании.
— Твоя профессия?
— Охота на быков, мосье начальник.
Начальник вскипел и закричал:
