Джакомо Казанова - Джакомо Джироламо Казанова История моей жизни - Том I
Глаза старого ревматика блестят, губы дрожат от увлечения и возбуждения, он шепчет вновь придуманные слова и наполовину воскресшие в памяти диалоги, невольно подражая былым голосам, и сам смеется собственным шуткам. Он забывает еду и питье, бедность и несчастье, унижение и бессилие, все злополучие и всю отвратительность старости, забавляясь в мечтах перед зеркалом своих воспоминаний. По его зову перед ним встают улыбающиеся тени — Анриетта, Бабетта, Тереза, — и эти вызванные им к жизни духи дают ему, может быть, больше наслаждения, чем пережитая когда-то действительность. И так пишет он и пишет, без устали, вновь переживая, с помощью пера и пальцев, былые авантюры, бродит взад и вперед, декламирует, смеется и не помнит себя больше.
Перед дверью стоят чурбаны-лакеи и перекидываются грубыми шутками. «С кем он забавляется там, в комнате, этот старый французский дурак?» Смеясь, они указывают пальцами на лоб, намекая на его чудачество, с шумом спускаются вниз, на попойку, и оставляют старика одного в его кабинете. Никто на свете не помнит о нем больше — ни близкие, ни дальние. Живет он, старый сердитый ястреб, там, на своей башне в Дуксе, как на вершине ледяной горы, безвестный и забытый, и когда, наконец, на исходе июня 1798 года, разрывается старое дряхлое сердце и жалкое, когда-то пламенно обнимаемое сотнями женщин тело зарывают в землю, для церковной книги остается неизвестной его настоящая фамилия. «Казаней, венецианец», — вносится в нее неправильное имя и «восемьдесят четыре года от роду» — неточный возраст: настолько незнакомым стал он для окружающих. Никто не заботится о его могиле, никому нет дела до его сочинений, забытым тлеет его прах, забытыми тлеют его письма и забытыми странствуют где-то по равнодушным рукам тома его труда.
Как с хрипом внезапно останавливаются запыленные, заржавелые часы с курантами, так в 1798 году остановилась эта жизнь. Но четверть века спустя она заявляет о себе снова.
Мир прислушивается, удивляется, изумляется, вновь охваченный восхищением и возмущением: мемуары Казановы вышли в свет, и с тех пор старый авантюрист живет вновь — всегда и всюду.
Стефан Цвейг
РЫЦАРЬ ФОРТУНЫ
Он был бы отменно хорош собой, если бы не его некрасивость: высок ростом, сложен как Геркулес, но цветом лица напоминает африканца; живые, полные ума глаза, и в то же время неизменное выражение подозрительности, беспокойства и даже злопамятства придает его внешности некоторую жестокость. Склонный легче впадать
в гнев, нежели в веселость, он, тем не менее, легко заставляет смеяться других. Своей манерой говорить он похож на дурашливого Арлекина или Фигаро и поэтому отменно занимателен. Нет такого предмета, в коем он не почитал бы себя знатоком: в правилах танца, французского языка, хорошего вкуса и светского обхождения.
Это истинный кладезь премудрости, но непрестанное повторение цитат из Горация изрядно утомляет. Склад его ума и его остроты проникнуты утонченностью; у него чувствительное и способное к благодарности сердце, но стоит хоть чем-нибудь не угодить ему, он сразу делается злым, сварливым и уже совершенно несносным. Даже за миллион он никогда не простит самую пустячную шутку на свой счет.
Слог его пространностью и многоречивостью напоминает старинные предисловия. Но когда ему есть о чем рассказать, например про случавшиеся с ним перипетии, он выказывает столько самобытности, непосредственности и чисто драматического умения привести все в действие, что невозможно не восхищаться им. Сам того не замечая, он затмевает и «Жиль Блаза», и «Хромого беса». Он ничему не верит, исключая то, что совершенно невероятно, и не желает расставаться со множеством своих суеверий. К счастью, он наделен и утонченностью, и честью, иначе, повторяя свои любимые выражения: «Я поклялся в этом Богу» и «Сам Господь хочет этого», он не остановился бы ни перед чем, что было в его силах.
Он стремится испытать все на свете, а испытав, умеет обойтись без всего. В его голове на первом месте женщины, и еще более — маленькие девочки. Он не может избавиться от этого наваждения и сердится на всех и вся: на прекрасный пол, на самого себя, на небо, на природу и на свои невозвратимые семнадцать лет. Он старается вознаградить себя тем, что можно есть и пить. Не в силах уже быть божеством в эмпиреях, лесным сатиром, он, оказавшись за столом, превращается в жадного волка: набрасывается на любую пищу, приступает с веселостью и заканчивает, печалясь, что не может повторить все сначала.
Если иногда он и пользовался своим превосходством над глупцами обоего пола, то лишь ради того, чтобы сделать счастливыми тех, кто его окружал. Среди крайнего разврата бурной юности, в жизни, полной приключений, нередко сомнительных, он выказывал благородство, утонченность и мужество. Он горд тем, что ничего не имеет и ничего не добился: не сделался ни банкиром, ни вельможей. Может быть, тогда ему было бы легче жить, но не вздумайте возражать ему, а тем паче смеяться. Возьмите на себя труд прочесть и выслушать его, но не говорите, что уже наперед знаете все эти истории. Притворитесь, будто слышите их впервые. И не забудьте поклониться ему, ибо любой пустяк может превратить его в вашего злейшего врага.
Поразительное воображение, живость, присущая итальянскому характеру, его путешествия, все те занятия, которые ему пришлось сменить, твердость перед лицом всяческих невзгод, душевных и физических, — все это делает его незаурядным человеком, а знакомство с ним — истинным подарком судьбы. Он достоин уважения и величайшей дружбы тех весьма немногочисленных особ, коих он удостаивает свой благосклонности.
Шарль де Линь
ИСТОРИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Я хочу предупредить читателя, что все, происшедшее со мной в течение жизни, — хорошее или плохое — без сомнения, заслужено, и поэтому я могу считать себя человеком свободным.
В этих мемуарах читатель увидит, что я, никогда не стремясь к какой-либо определенной цели, если и следовал системе, то лишь такой, чтобы отдаваться на волю увлекавшего меня ветра. Сколь полна превратностями сия свобода! Мои радости и неудачи, испытанное добро и зло, все убедило меня, что в нашем мире, как духовном, так и материальном, из зла всегда следует добро и наоборот. Внимательный читатель поймет по моим заблуждениям, какие пути не следует выбирать, и постигнет великое искусство крепко держаться в седле. Нужна лишь смелость, ибо сила без уверенности бесполезна. Нередко судьба улыбалась мне после неосторожного поступка, который мог бы низвергнуть меня в пропасть. И, напротив, умеренное и продиктованное благоразумием поведение часто приводило к несчастным последствиям.
