Евгений Матвеев - Судьба по-русски
Все! Конец! Зачем мне жить? Лучшее, что я мог тогда придумать — броситься в Днепр с моста…
Пришел на Владимирскую горку. Днепр, хоть и не рядом, но было видно, что он покрылся уже тонкой ледяной коркой. Силой падения и весом своего тощего тела пробить ее ничего не стоит. Главное, думал я, только бы от страха не вынырнуть обратно… Значит, погружаясь, надо чуть-чуть уклониться от места проруби… Вот у памятника Владимиру Мономаху выкурю последнюю «беломорину» и…
Только успел сделать две-три глубоких затяжки, как передо мной появилась девочка лет 11–12. Нищенка…
— Ты чего так поздно шляешься здесь? — спросил я девчушку.
— Мне спать негде…
Пошел мягкий пушистый снег. Он падал на нас обоих.
И показалась мне эта девчушка моей сестренкой, такой же, как и я, неприкаянной, несчастной и никому не нужной на этой земле.
— Чаю хочешь? — спросил я.
— Согреться бы, — робко сказала она.
Не знаю, до сих пор не знаю, что толкнуло меня предложить девчушечке пойти за мной в тепло… Последним трамваем тряслись мы по Брест-Литовскому шоссе до остановки «Лазня» (баня). Пришли в комнатку, где я жил, в углу за ширмочкой, с Петром Лисицей… Петра не было: он поехал на родину добывать деньги…
Фрося (так звали нищенку) или не знала, или еще не понимала, что могло бы произойти с ней и юношей в таком случае — вела себя легко и просто. Полудитем она была…
— Ты почему ночью шляешься по городу?
— Маму ищу…
— А где она?
— Папа погиб на озере Хасан, а мама все ищет его… Мы с ней потерялись… на вокзале…
Она хотя и стеснялась, но ела жадно засохшую от времени халву, прихлебывала из стакана ничем не заваренный кипяток. Уснула она на моей раскладушке. Я улегся на Петькиной и все думал: что мне с ней делать? куда ее пристроить? как разыскать ее мать?.. А как с собой-то быть?! И до того жалко себя стало, так жалко, что даже всплакнул… Потом решил: до весны как-нибудь продержусь, а там поступлю в военное училище. Курсантов кормят и обмундирование дают… А уж потом приеду домой не жуком на палочке, а красным командиром с кубарями в петлицах.
Так в мечтах и грезах оказавшись не на дне Днепра, а на вершине полководческой славы, я уснул… Растормошил меня Петро. Изумленный увиденным, тем, что я расположился на его кровати, а на моем ложе нежилась девчушка (я только сейчас разглядел, что она была хороша), он торопливо и взволнованно зашептал:
— В школу!.. В школу пойдем!
— Нас уже исключили…
— Ну и хрен с ним, сегодня не выгонят. Будет Александр Петрович!..
Довженко для всех нас был понятием не земным — святым. К сожалению, видели мы его в школе нечасто, поэтому так радовались каждой встрече с ним. А уроки по мастерству актера вел у нас интеллигентнейший его помощник Игнат Игнатович Игнатóвич, человек высокой культуры, у которого мы многому научились. Игнатович был известен и как режиссер-постановщик очень популярного фильма «Истребители» с Марком Бернесом в главной роли…
Какие чувства испытывали мы, ожидая встречи с Довженко, мудрым человеком, гениальным художником… Ситуация почти как у А.Иванова в его «Явлении Христа народу»…
Фросеньку по пути мы привели в милицию, умолили разыскать ее маму. Милиционеры, спасибо им, пообещали заняться ее судьбой. А мы с Петром что было мочи бежали по студии, забыв, что, если горит табло «Тихо, идет съемка», надо остановиться и тихо ждать отбоя. Но мы бежали! Вдогонку слышался крик режиссера Леонида Лукова (он снимал в павильоне сцену фильма «Александр Пархоменко»):
— Убью поганцев! Шпана!
И вслед нам полетела его толстая трость…
Вбежали мы в класс — все студенты уже сидели в трепетном ожидании Учителя… Покосился я на сокурсников — те, кто заплатил 500 рублей, смотрели на нас, четверых безденежных, с сочувствием и страхом…
Вошел Он! Мы встали…
— Сидайте, будь ласка! — сказал торопливо Александр Петрович. И так же торопливо уселся в кресло. По всему было видно: «Не будем на церемонии тратить время».
Лида Рудик (впоследствии она станет заслуженной артисткой УССР), как староста курса, должна была кратко сообщить, кто есть в классе, кого нет. И почему. Но Лида, нервно теребя в ладонях носовой платочек, молчала. Это ее молчание тянулось томительно, неестественно долго. Александр Петрович, почувствовав напряжение в классе, взглянул на старосту.
— Що трапелось? — спросил он, и, как мне показалось, на лице его появился испуг.
Лида, закрыв рот платочком, выскочила за дверь. Оттуда донеслось ее сдавленное рыдание.
Александр Петрович склонил голову на палку, с которой почти не расставался, задумался, а может, вслушивался, как мы шмыгали носами, робко вздыхали… Вдруг грохнул палкой об пол и закричал:
— Що трапелось?!
Вскочил наш «старик» Павел Индыкул — ему в то время было лет 27–28 — и, набравшись смелости, доложил:
— Горе, Александр Петрович… Четверых из нашего курса исключили… За неуплату…
— Кого? — спросил он так, как будто спрашивал, кого убили.
— Лиду Рудик… Петю Лисицу… Женю Матвеева… Гришу Полищука…
Гриша был одним из самых талантливых среди нас. К несчастью, погиб на войне этот самородок.
В зловещей тишине посидели мы еще немного, потом Учитель встал и почти шепотом сказал:
— Пробачте (извините), діти!.. — И покинул класс.
Мы ждали его возвращения до самого звонка. Он не вернулся. Никто из нас не вышел на перерыв: всё надеялись, что вот-вот он войдет…
Вместо него появился директор школы Гришин. Лицо его было красным, дышал он тяжело. С укором произнес:
— Урока не буде!..
Девушки заплакали навзрыд. Гриша Полищук выдавил из себя «ой!» и тоже прослезился… Директор, явно не ожидая такой реакции учеников, смягчился: назвав фамилии четверых отчисленных, велел зайти к нему. В кабинете Гришин пригласил нас сесть, чего студентам никогда не предлагали. Потом сказал:
— Ну, хлопчики и дівчатка, забудьте про цей сумный день… Гроші за навчання вам вносити не треба…
— ???
— Олександр Петрович цю справку вирішив.
Позже мы узнали, что А.П.Довженко внес за нас свои деньги. И еще чуть позже нам стало известно, что в этот день у любимого Учителя был сердечный приступ…
Суслик
Еще когда был жив Влад Листьев, меня пригласили на его передачу «Час пик». Это было 9 мая, в День Победы, и потому Влад решил поговорить со мной о начале Великой Отечественной войны: «Евгений Семенович, что наиболее ярко запомнилось вам из тех дней?» Мой ответ для него был неожиданным: «Я помню, как кричал горящий суслик».
Я видел, что Влад был явно озадачен, поначалу он даже не понял, о чем это я: мы в прямом эфире, в День Победы, затронули святую для нашего народа тему, и вдруг… какой-то суслик. Почему суслик?..
