Светлана Алексиевич - У войны - не женское лицо
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они - кто старше, кто моложе
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Вот это стихотворение Александра Твардовского, его "все же, все же, все же..." теперь не отпустить меня, и я буду искать фронтовых девчонок, исписывать их рассказами десятки блокнотов и магнитофонных кассет, страдать вместе с ними, надеяться. Верить. Мне откроется еще одна война, потому что мы знаем о войне много и мы знаем о войне мало.
"Подрастите, девочки...
Вы еще зеленые..."
Листаю "снятые" с магнитофона страницы, читаю письма и пытаюсь представить: так кто же они, эти девочки, которые в сорок первом уходили с отступающими частями, осаждали военкоматы, всеми правдами и полудетскими неправдами прибавляя себе год-два, рвались на фронт? Сами они вспоминают, что были обыкновенными школьницами, студентками. Но в один день мир для них разделился на прошлое - то, что было еще вчера: последний школьный звонок, новое платье к выпускному балу, каникулы, студенческая практика в сельской больнице или школе, первая любовь, мечты о будущем... И войну. То, что называлось войной, обрушилось прежде всего необходимостью выбора. И выбор между жизнью и смертью для многих из них оказался простым, как дыхание.
Я пробую представить себе, что такой выбор встал бы передо мной, и новыми глазами вижу свою комнату - любимые книги, пластинки, тепло настольной лампы, которая сейчас светит мне, знакомое дыхание матери за стеной... То, что могла бы потерять. И уже не тороплюсь повторить, что выбор был "простой, как дыхание", хотя для них это было именно так. А я ведь намного старше тех девочек...
Из письма москвички Зинаиды Ивановны Пальшиной, рядовой, связистки: "...Я добровольно пошла на фронт. Как было не пойти? Нельзя было не пойти. Все шли... Только на фронт... Другой мысли не было..."
В Железноводске, где отдыхала во время отпуска (а начатая работа уже не отпускала нигде), я совершенно случайно познакомилась с Натальей Ивановной Сергеевой, рядовой, санитаркой. Вот ее рассказ об их удивительной семье: "У нас было восемь детей в семье, первые четыре все девочки, я самая старшая. Идет война, немец уже под Москвой... Папа пришел один раз с работы и плачет: "Я когда-то радовался, что у меня первые девочки... Невесты... А теперь у каждого кто-то идет на фронт, а у нас некому... Я старый, не берут, вы девчонки, а мальчики маленькие..." Как-то в семье у нас это сильно переживали.
Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Он говорил: "Это все, что я могу отдать для победы... Моих девочек..."
Случай далеко не единичный. Вот строки из письма, которое пришло из города Сивашское от Антонины Максимовны Князевой, младшего сержанта, связистки: "У нашей матери не было сыновей, росло пять дочерей. Она с нами эвакуировалась в Сталинград. А когда Сталинград был осажден, мы добровольно пошли на фронт... Все пошли... Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени воевал..."
Нет ничего в мире выше такой материнской жертвы. Только кто мог заглянуть в материнское сердце, узнать, что в нем творилось?
"У нас у всех было одно желание: только в военкомат и только проситься на фронт, - вспоминает минчанка Татьяна Ефимовна Семенова, сержант, регулировщица. - Пошли мы в военкомат, а нам говорят: "Подрастите, девочки... Вы еще зеленые.." Нам по шестнадцать - семнадцать лет было...Но я добилась своего, меня взяли. Мы хотели с подругой в снайперскую школу, а нам сказали: "Будете регулировщицами. Некогда вас учить". Мама несколько дней сторожила на станции, когда нас повезут. Увидела, как мы шли уже к составу, передала мне пирог, десяток яиц, и упала в обморок..."
Говорят о многих матерях, каждая о своей, а как будто об одной.
Из воспоминаний Ефросиньи Григорьевны Бреус, капитана, врача:
"...У нас в семье все девочки - четыре девочки. На фронте была я одна. И мой папа был счастлив, что дочь на фронте, что она защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально, чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте".
Рассказывает хирургическая медсестра Лилия Михайловна Будко:
"Первый день войны... Мы на танцах вечером. Нам по шестнадцать лет. Мы ходили компанией, проводим вместе одного, потом другого. Такого у нас еще не было, чтобы отделился кто-то парой. Идем, допустим, шесть ребят и шесть девчат.
И вот уже через два дня этих ребят, курсантов танкового училища, которые нас провожали с танцев, привозили калеками, в бинтах. Это был ужас. Если услышу: кто-нибудь смеется, я не могла этого простить. Как можно смеяться, как можно чему-то радоваться, когда такая война идет?
Скоро отец ушел в ополчение. Дома остались одни малые братья и я. Братья были с тридцать четвертого и тридцать восьмого года рождения. И я сказала маме, что пойду на фронт..."
Евдокия Петровна Муравьева, лейтенант, младший техник:
"К началу войны я успела окончить техникум связи. Присвоили звание младшего техника. И я сразу настроилась, что буду воевать, должна. Конечно, война - это не женское дело. Но мы были нужны. Мама плакала, когда я уезжала на фронт, но говорила, что она точно так же бы поступила. Она у меня была особенная..."
Рассказывает санинструктор Полина Семеновна Ноздрачева, после войны полный кавалер орденов Славы:
"...Выстроились мы по росту, я самая маленькая. Командир идет, смотрит. Подходит ко мне:
- А это что за Дюймовочка? Что ты будешь делать? Может, вернешься к маме и подрастешь?
А мамы у меня уже не было...":
В Кишиневе встретилась с Анной Степановной Маврешко, заведующей одной из городских библиотек, в войну лейтенантом, командиром огневого взвода:
"Командир спрашивает:
- Кем ты хочешь быть?
- Офицером!
Посылают меня в Смоленское артиллерийское училище. Сдала я все экзамены. Вызывает меня начальник училища:
- Экзамены вы сдали хорошо, но принять вас в училище мы не можем.
- Почему?
- В истории советской артиллерии еще такого не было.
- Не было, так будет. Отсюда я уеду только на фронт. И уеду только офицером... Я даже домой об этом написала...
Ходила я во всем мужском. Девчата мне даже записочки писали. Но училище окончила..."
Из Вильнюса пришло письмо от Моники Казимировны Тринкунайте:
"У меня был хороший музыкальный слух. Мама этим очень гордилась. Когда началась война, я решила, что мой слух пригодится на фронте, я стану связисткой..."
Зоя Ивановна Шаврук, ефрейтор, телефонистка:
"Пришлось соврать. Брали только с двадцать пятого года, а я с двадцать седьмого. Я себе два года прибавила. Сказала, что я с двадцать пятого. Мне поверили, я была крепкая. Маме, конечно, не сказала правду. Я ей сказала, что ходила в военкомат и меня направили в Брянск работать. Уже из части ей написала. Оттуда она уже вернуть меня не могла..."
