Леонид Колосов - Мёртвый сезон. Конец легенды
Впрочем, тогда, в августе сорок шестого года, мы не верили ни хироманткам, ни цыганкам, ни своим ладоням с разными линиями. Только что кончилась война, и цель была одна — найти свой путь в жизни, в жизни очень непростой, несмотря на Победу и светлые обещания великого полководца и вождя всех народов товарища Сталина. Тяга к учебе была превеликая, но самый большой конкурс в столице был в два высших учебных заведения: Московский институт международных отношений (МИМО) и Московский институт внешней торговли. И тот и другой открывали дорогу в иные страны-государства и давали доступ к наукам доселе неизвестным и загадочным. Оба института считались элитарными, основной контингент состоял из чад партийной номенклатуры, дипломатов, внешнеторговцев и других высокопоставленных особ советского истеблишмента. Но тот первый послевоенный год открыл двери и простому люду, то есть молодым фронтовикам и рабочим парням-допризывникам, которые вкалывали всю войну на оборонных предприятиях. Им предоставлялись некоторые льготы, хотя сдавать экзамены все равно надо было. У меня лично было еще одно преимущество — рекомендация райкома комсомола, где я характеризовался как «отличный производственник и активист общественник, сумевший закончить десятилетку без отрыва от производства в вечерней школе рабочей молодежи».
Итак, август сорок шестого. В аудиториях института, который находился в те времена в Бабушкином переулке, идут приемные экзамены. Абитуриенты самые разномастные: аккуратненькие девочки в очень приличных платьицах, чинные мальчики в костюмчиках — «элита», так сказать, — и великовозрастные фронтовики, разношерстно одетые ребята из рабочего сословия, не отличающиеся элегантностью речи.
Заприметил я его сразу, хотя он ничем особенным не отличался от других. Вот только имя его сначала поразило. «Конон», — представился он. «Как?» — простодушно изумился я, думая, что ослышался. «Конон, — повторил он, широко улыбаясь. — Так назвал меня отец в отместку за то, что его нарекли когда-то банальным именем Трофим…» По какой-то необъяснимой взаимной симпатии мы быстро познакомились и подружились уже во время экзаменов.
Конон ничем особенно не выделялся среди остальных парней-фронтовиков, пожелавших сменить винтовки на учебники. Невысокий, скуластый, черноволосый, с неизменной смешинкой в раскосых глазах, одет в поношенные гимнастерку, галифе и не раз чиненные армейские сапоги. Только вот орденских планок было у него побольше, чем у других. «Храбрый, должно быть, парень», — сразу подумал я. А храбрый парень так же, как и мы, грешные, дрожал перед каждым экзаменом.
Мы с Кононом были зачислены на первый курс, правда, на разные факультеты: он — на юридический, я — на валютно-финансовый. Однако нам это не помешало дружить. Напротив, взаимная привязанность все более росла, доверие тоже, хотя самого главного я не знал. Конон учился на своем юридическом, уже будучи завербованным КГБ и даже получившим псевдоним «Бен». Об этом я узнал от него намного, намного позднее. Учился Конон хорошо, все ему давалось легко, даже трудный китайский, в знании которого он уже через год начал превосходить своего престарелого преподавателя. Ребята и девчонки как-то сразу и единодушно признали в нем лидера. Во всяком случае, с первого по пятый курс был он бессменным секретарем партийного бюро факультета. Правда, столь высокий по институтским масштабам общественный пост не мешал Конону довольно часто и безбоязненно нарушать моральный кодекс коммуниста, что повергало меня в совершеннейшее изумление и, не скрою, придавало куража в разных амурных делах. С грустной улыбкой вспоминаю сегодня случай, не единственный, разумеется, в нашей институтской эпопее.
Конон поймал меня в перерыве между лекциями:
— Ленька, ты как насчет баб?
— Нормально. А что, имеются предложения?
— Имеются. Понимаешь, моя родительница отбыла в отпуск. Хата свободна, и сегодня вечером ожидается визит трех юных дев, правда замужних. А нас только двое. Я и Юрка Черневский. Так вот, не возьмешь ли на себя третью?
— Хорошо. А что, можно без церемоний?
— Разумеется. Цели визита обговорены заранее. Им просто надоели их мужья и хочется острых ощущений.
Девы оказались не очень юными. Мне досталась дама с лошадиным лицом и ростом баскетболистки. Быстро выпив и закусив, Конон и Юра — тоже мой приятель с юридического факультета — забрали двух симпатичных особей и разошлись по комнатам. Я со своей несимпатичной остался в столовой. К нашим услугам был диван, но воспользоваться им так и не пришлось. То ли я не пришелся по вкусу «баскетболистке», то ли она не вызвала у меня необходимого вожделения. Во всяком случае, все отпущенное на любовные утехи время мы провели в нудной беседе об импрессионистах. «Баскетболистка» оказалась художницей. Проводив дам после любовных утех и «посошка», Конон с хитрой улыбкой посмотрел на меня:
— Ну как?
— Ничего не получилось, старина. Мы друг другу явно не подошли.
— Ишь, какой капризный у нас Ленечка! Ведь я же попросил тебя выручить нас с Юрой. Мы тоже не ждали эту лахудру. Ее навязали Леля и Надя нам в нагрузку, а ты вот подвел…
— Да не смог я переступить через себя.
— Ну ладно, в другой раз переступишь. Если партия приказала — надо выполнять. Ты же член партии…
Конон, конечно, шутил. Впрочем, в другой раз получилось. И вообще если партия прикажет… Но не надо впадать в крайности. Пьянки и гулянки имели место, но основное время занимали учеба и всякие общественные дела. Конон проводил собрания и занимался китайским языком с отстающими студентами. Я же увлекся драматическим искусством и даже был одним из основателей студенческого театра, где играл роли первых любовников. Руководил коллективом прекрасный актер Сергей Алексеевич Маркушев. Сначала он играл в Театре Станиславского, а потом перешел в Малый, где сыграл роль Владимира Ильича Ленина в какой-то сверхреволюционной пьесе и получил даже звание народного артиста РСФСР.
Конон любил ходить на репетиции, когда у него было время, и неизменно посещал все наши премьеры. А еще ему очень нравился наш художественный руководитель «Лексеич» за веселость нрава и компанейский характер. Иногда после репетиций мы втроем заходили в «ПНП» — удивительное заведение, очень украшавшее наш ничем не примечательный Бабушкин переулок. На одной стороне переулка стояло некое административное здание, на котором висел большой портрет Сталина, а на другой находилась маленькая уютная пивная, где всегда можно было взять стопку водки, кружку свежего пива и непременный бутерброд с красной икрой. Сокращенно мы этот ритуал называли несколько по-революционному звучавшей аббревиатурой — «СПГ КП БИ», что означало: «сто пятьдесят грамм, кружка пива, бутерброд с икрой», ну а «ПНП», как вы сами, наверное, догадались означала: «Пивная напротив портрета». Очень любили мы это заведение, и буфетчик отвечал нам взаимностью, ибо сам был недоучившимся студентом…
