Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно
Выехав на шоссе, автобус набирает скорость, чтобы подняться на гору Гутин. Пыхтя и кашляя, он ползет по извилистой дороге, вдоль которой растут деревья, сначала лиственные, потом сосны. Рессоры у автобуса были слишком слабые, и меня болтало и трясло, как бутылку с микстурой. То и дело кого-нибудь начинало тошнить, автобус останавливался, пассажир выходил, и все ждали, пока ему не полегчает. Мы поднимались все выше, и перед нами открывались все новые и новые дали. По мере того, как мы приближались к перевалу, дома казались все меньше и меньше и наконец стали совсем неразличимы. Извилистые дороги под нами напоминали змей, ползущих среди зелени. Как только мы достигали перевала, автобус останавливался, и мы могли выйти, размяться и попить родниковой воды. У родника стоял деревянный крест, на нем был вырезан распятый Христос. Многие пассажиры преклоняли колени, чтобы поблагодарить Бога за то, что автобус благополучно доставил нас на вершину, и помолиться за безопасный спуск. Облака обволакивали похожие на привидения фигуры на дороге, все звуки были приглушены, как будто ватой в ушах. Люди большей частью молчали. Воздух здесь, на высоте, был сырой, и всем хотелось поскорее спуститься вниз.
И вот все заняли свои места. Автобус тронулся, начал спускаться с перевала, его пыхтение и заикание сменилось ровным гудением. Чем ниже мы спускались в долину, тем более оживлялись пассажиры. Сначала они лишь осторожно обменивались отдельными словами, но вскоре автобус уже гудел разговором. Люди, которые до сих пор были молчаливы, теперь болтали и предлагали друг другу яблоки и бутерброды. Облака поднимались над нами все выше, показалось солнце. Сосен уже не было видно, автобус, возвращавшийся к родным местам, приветствовали лиственные рощи. Мы проезжали мимо маленькой караульной будки, навстречу нам шли фермеры в крестьянской одежде — они гнали стадо на пастбища.
Когда появились первые резные ворота, столь характерные для этих мест, я уже знала, что скоро будет Сигет. Я узнавала знакомые места, деревни, башню с часами, водопад — под его журчание мы ехали дальше, мимо фруктового сада дяди Михаэля, где росли грецкий орех и яблони. Мне не терпелось пойти туда как можно скорее — собирать спелые фрукты и пробовать мягкие очищенные ядра грецких орехов. Лучше всего их собирать, пока зеленая кожура еще не отвалилась, — ничего, что руки от нее становятся черными. Мне хотелось, чтобы водитель остановился, но я знала, что это невозможно. Надо потерпеть, скоро приедем.
Вот мы уже и на окраине города. Магазины открыты. День сегодня базарный, и улицы наводнили фермеры из деревень с мешками за спиной. Они продают овощи, яйца, цыплят, сыр и молоко, а покупают нарядную одежду и другие предметы роскоши, которые может предложить город. Женщины в полосатых передниках и ярких шалях выделяются среди одетых в белое мужчин. Какой-то фермер в повозке размахивает кнутом. Автобус проезжает мимо, и все скрывается за облаком пыли. Мы едем мимо ресторана моего дяди Пинхаса, мимо мануфактуры дяди Сэмюэля, и я уже вижу маму и Ливи — они машут приближающемуся автобусу. Он останавливается на площади, дверь открывается, и мы бросаемся друг к другу в объятья. Мне не терпится рассказать обо всем, что я делала, а Ливи хочет рассказать о том, как она провела лето. Мама, не может вставить слово, и, пока мы усаживаемся и едем домой, ей остается только слушать.
Мне особенно запомнилось одно такое возвращение. Той осенью меня встретили двумя грандиозными новостями: дядя Михаэль выдвинут кандидатом в парламент от Либеральной партии, а мы переезжаем в новый дом.
Был 1938 год. У власти стояла антисемитская Крестьянская партия, так что жизнь евреев в городах и селах была далеко не спокойная. Несправедливости, притеснения, драки, избиения стали обычными явлениями. Либералы, стремившиеся заручиться голосами евреев, обещали бороться против антисемитизма и, в знак доброй воли, включили еврея, моего дядю Михаэля, в списки своих кандидатов. Выборы должны были состояться через пару месяцев, и все евреи надеялись на победу либералов. Я гордилась своим дядей.
Но вторая новость затмила его выдвижение. Мы переезжали. Отец наконец-то купил дом, о котором мы так долго мечтали: дом на Вокзальной улице, похожий на спичечный коробок, с плоской крышей. Кто мог подумать, что когда-нибудь мы сможем его купить!
В последующие дни мы не могли говорить ни о чем, кроме предстоящего переезда. В доме было пять комнат и мансарда, на которую мы с Ливи немедленно заявили свои права. Туда был отдельный вход: прямо от входной двери наверх вела винтовая лестница. Мне особенно понравилось, что нам не надо будет проходить через комнату родителей, чтобы попасть к себе. Их спальня будет в комнате с окнами во двор, центральная комната будет столовой, комната с окнами на улицу — гостиной. Мы собирались купить новую мебель и снова и снова прикидывали, как ее расставить. Наконец у нас будет место для пианино. «Папа, ты обещаешь купить пианино? Ты, правда, обещаешь?» Мы также собирались купить красивый диван и шкаф для книг и посуды — столяр обещал его сделать в точности, как на картинке, которую я видела в рекламном журнале. Планы были грандиозные.
Мы с Ливи ходили в новый дом по меньшей мере раз в день, носились по комнатам, мешая рабочим, заканчивавшим ремонт. В течение недели все должно было быть готово для переезда. Меня особенно восхищала ванная комната со сверкающей ванной, вделанной в пол, с фаянсовой раковиной, с кранами, на которых написано «Горячая» и «Холодная», и с большим коричневым нагревателем для воды, стоявшим в углу, как будто для того, чтобы охранять все эти сокровища. Представляете себе: встаешь утром и принимаешь горячую ванну! Стоит только кран повернуть. На самом деле все было не так просто. Сначала нужно было полчаса стоять на кухне и качать воду, затем развести огонь под нагревателем, и тогда, наконец, ванна будет готова. Но какая роскошь после этого вытянуться во весь рост и нежиться в чудесной горячей воде!
В комнатах стояли кафельные печи. В столовой печь была облицована белым кафелем, в ней была ниша для вазы с цветами; в гостиной печь была желтовато-зеленого цвета, а в спальне бледно-розового. В мансарде не было кафельной печки, а только железная, но от этого она казалась еще более привлекательной. Мы выбрали обои светлых тонов и с мелким рисунком. Мне надоели темные тона и крупный рисунок обоев в доме на Больничной. Розовато-лиловые букеты сирени нравились мне в детстве, но теперь я была уже подростком, и мои вкусы изменились. Мне были по душе светлые тона и четкие линии. Функционализм проник в Сигет. Откуда? Как? Я не знаю. Должно быть, на меня повлияли журналы, но я воображала, что сама это открыла.
