Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»
Марина не отрицала, что росла гордой, самоуверенной и дерзкой, и для близких, наверное, была невыносима. Не всегда считалась с мнением матери, отца, была разбалована до такой степени, что когда ее просили вынести мусор, могла нахально ответить: «Нет!», глядя прямо в глаза. Но только один-единственный раз получила пощечину от мамы за очередной отказ, и однажды отец наказал ее, когда она не хотела идти в школу.
Несмотря на природную пластику, гибкость и грацию, она прекрасно понимала, что второй Анной Павловой ей никогда не бывать. Для профессионального балета она, конечно, была слишком крупной девочкой.
Но, как часто бывает, палочкой-выручалочкой и стартом артистической карьеры стал случай…
У Жана Жере все было готово к началу съемок — от декораций до исполнительницы главной роли, и даже девушка с хлопушкой вызубрила свои слова и в любой момент была готова воскликнуть перед камерой: «Дубль номер один!» — но актриски на эпизодическую роль младшей сестры героини по-прежнему не было. Режиссер нервничал, весь график съемок летел к черту, продюсер недовольно фыркал чуть ли не в лицо. На правах первой актрисы Одиль Версуа решила рискнуть:
— Может быть, попробуете мою сестру?
Так состоялся дебют юной Марины на большом экране. «Сниматься в фильме в одиннадцать лет — это не совсем работа, — рассказывала счастливая девочка. — Мой первый фильм в Риме был для меня скорее приключением и чудесными каникулами, я успевала покататься на велосипеде и на роликах, а в перерывах объедалась цыплятами, пиццей, пирожными — всем, чем меня угощали. Киностудия „Чинечитта“ казалась мне парком развлечений».
Приглядывать за дочерью было поручено отцу. Но, завершив «дневную смену», Владимир Васильевич, дождавшись, когда Марина уснет, на цыпочках тихонько подходил к двери — и исчезал в казино, которое, как на грех, располагалось прямо под балконом снятой для Поляковых квартиры. Утром, когда он возвращался, похожий на нашкодившего ребенка, Марина уже собиралась на съемки. Им было достаточно обменяться взглядами. У нее уже тогда проявлялся мужской характер, и в свои юные годы она запросто отчитывала отца, не переставая при этом его обожать и боготворить.
Затем Марину пригласили на съемки в английскую картину «В жизни все устраивается». Название фильма оказалось пророческим. Она сама чувствует: да-да, в жизни мадемуазель де Полякофф действительно все устраивалось. «Меня отчислили из школы „Оперы“, — беспечно сообщала она подружкам. — На этом и закончилось мое образование».
Первый успех вдохновлял на новые победы, крепла вера в свой бесспорный талант и обязательный успех.
«Уважаемый господин! Узнала, что вы ищете для фильма „Утро будет поздним“ девушку с бюстом, — храбро писала она известному режиссеру Леониду Могаю[1] в свои неполные 12 лет. — У меня его пока нет, но я сыграю хорошо. Если вы захотите, можно подложить что-нибудь — и вы не пожалеете!..»
Марина признавалась: «Что касается бюста… то он у меня появился. Из костлявой плоской соплячки я преобразилась во вполне зрелую, высокую, ростом в 175 сантиметров, женщину. Я восхищалась своим телом и, любуясь собой в зеркале, считала себя Венерой…»
Она восхищалась собой? А как, представьте, восхищались ею!.. Сверстники хороводились вокруг, юноши постарше уже бросали опасные взгляды, похотливые любители «лолит» просто изнемогали от желания и не находили себе места.
…Ванная комната была выложена черным кафелем, блюдцевидная посудина цвета морской бирюзы была утоплена в пол, лежа прямо у ног. Зеркало — в полный рост. Вот ее отражение — юное лицо, крепкая грудь, точеные бедра, длинные ноги. Кто бы объяснил, почему этим телом бредят те, кто именует себя сильным полом? Да и как они могут так себя называть, если готовы рабски поклоняться ей… Иногда у нее создавалось ощущение, будто весь мир вращается вокруг нее. Вся жизнь, весь смысл, все войны, все победы и поражения — все из-за нее, колдовской затейницы.
Но она не позволяет никому ничего лишнего, запретного, она занята собой и воспринимает жадные взгляды постольку-поскольку. В отличие от кокетки Дениз, которая иногда секретничала с ней, рассказывая о своих похождениях с мальчиками. Ее рассказы воспринимались как небылицы. Марина уверена, что подружка больше врет, фантазирует, чем говорит правду, пытаясь таким глупым образом утвердиться, считая ее целомудренной задавакой и глупышкой.
В четырнадцать лет она заключает очень выгодный контракт с кинокомпанией «Чинечитта» и переезжает в Рим. В титрах итальянских картин актриса пока значилась просто как «Марина». Русская фамилия, да еще двойная, продюсерам казалась слишком длинной, с трудом воспринимаемой, а потому — незапоминающейся. Думай, девочка, думай!
Свои «римские каникулы» она воспринимала как сказочный сон: «Целыми днями я бродила улицами… босиком, с распущенными волосами, в брюках и расстегнутой блузке, без бюстгальтера. Чувствовала себя богиней, привлекающей всеобщее внимание…»
При этом она не боялась никого и ничего. «Физиологическая перемена совпала с переменой образа жизни, — говорила Марина. — Я покинула семейное гнездо и бесстрашно ринулась навстречу новой жизни и карьере. Стала самостоятельной… Чувство свободы, обретенное мной, я понимала, прежде всего, как возможность „взрослой“ жизни».
…То утро началось необычно. Горничная сообщила, что синьор режиссер ждет ее на завтрак в ресторане. Что за причуды, гадала Марина, спускаясь по лестнице, прежде такого еще никогда не бывало. Завтрак с мэтром?
За столиком он сидел один. Когда Марина подошла, вместо приветствия режиссер молча протянул ей пачку сигарет: кури, не прячься. Она машинально взяла сигаретку, щелкнула зажигалкой.
— Твой отец умер.
«Когда теряешь отца в таком юном возрасте, земля буквально уходит из-под ног, — вспоминала Марина. — Я очень тяжело переживала его смерть. Сразу ощутила себя взрослой, из-за чего конфликт с мамой, для которой я оставалась все еще ребенком, стал неизбежен… Теряя в моих глаза авторитет, она ужесточила тиранию, превышавшую все пределы. Мне запрещалось пить, курить, есть. Могла только спать и учить роль. Мама была очень недовольна моими крупными плечами и старалась держать меня впроголодь. Когда я возвращалась домой после 16-часового рабочего дня, слишком усталая, чтобы идти в ресторан, мне всякий раз подавали два малюсеньких пирожка с творогом — деликатес! А я хотела жрать! Это была неутоленная страсть. Порой я затягивала мать в ресторан, где набивала живот спагетти… Обожала есть все подряд, до такой степени, что когда ощущала, что больше в себя уже не впихну, выбегала в туалет опорожнить желудок, чтобы потом все начать сначала!!!»
