Владимир Гуляев - В воздухе илы
- А дадут? - спросил майор.
- Должны, машин-то мало. На чем будем летать?
- Ты вот что, - комэск встал, - давай-ка прямо сейчас езжай в авиашколу, пока все начальство там, все равно летать сегодня больше не будем. И я скоро подъеду, только с курсантами поговорю.
Инженер ушел, а комэск велел построить всех, кто был на старте. Раздалась команда, и мы быстро встали в две шеренги. Майор остановился против центра строя и скомандовал:
- Курсанты Сухачев и Ладыгин, выйти из строя!
Мы сделали по два шага и повернулись к строю лицом. Комэск подошел к Володе.
- Как вы знаете, сегодня в полете у курсанта Сухачева произошла поломка в моторе - оборвался выхлопной клапан, в результате чего мотор начал работать с перебоями, а переднее бронестекло забрызгало маслом, Сухачев не растерялся, а принял грамотное решение: открыл фонарь, довел самолет до аэродрома и посадил его.
Майор повернулся к Володе и, приложив руку к фуражке, сказал:
- Курсант Сухачев, объявляю вам благодарность!
- Служу Советскому Союзу! - ответил Сухачев.
- Становитесь в строй, - приказал ему майор.
Володя встал в шеренгу, а комэск направился ко мне.
- Сегодня курсант Ладыгин доказал нам всем, что хотя Ил-2 тяжелый самолет, но и он планирует неплохо. При пилотировании в зоне у него полностью отказал мотор, но он сумел вывести самолет из глубокого виража, перевел его на планирование, потом довернул до аэродрома, рассчитал и, как вы видели, отлично посадил самолет.
Комэск так расхваливал меня перед всем строем, что я от смущения не знал куда деть глаза.
- Отсюда вывод, - продолжал майор. - Ил-2 прекрасная машина, надо только ею овладеть как следует. - Майор подошел ко мне.- Курсант Ладыгин, - я посмотрел на майора, лицо его было серьезно, но глаза улыбались, - за правильно принятое решение при полном отказе мотора, в результате чего экипаж и самолет остались невредимы, объявляю вам благодарность!
Я ответил: "Служу Советскому Союзу!" Коленки мои почему-то дрожали. Комэск подал команду "разойтись", а потом подошел ко мне и, положив руку на плечо, повел меня куда-то. Когда квадрат остался позади, он тихо, задушевно сказал:
- Молодец, Ладыгин, не подводишь отца. Я-то знаю, сколько он хлопотал, чтобы тебя приняли в авиашколу. Мы прошли несколько шагов молча.
- Хороший, наглядный урок ты преподал сегодня всем курсантам... Только ты не зазнавайся, Ладыгин, - улыбнувшись, он погрозил мне пальцем.
- Спасибо, товарищ майор, - невпопад ответил я.
...На другой день я благополучно закончил все упражнения в зоне, и инструктор в полете показал мне, как надо ходить строем. Когда мы сели, инструктор велел взять машину с хвостовым номером "5", на которой только что летал с нами за ведущего командир звена.
Вырулил на старт, подождал, когда взлетит инструктор, и взлетел вслед на ним. После второго разворота я догнал его и пристроился к нему, как он учил. На высоте четырехсот метров мы пошли по большому кругу в радиусе до сорока километров.
Идти ведомым в строю не так-то просто. Чуть твой самолет начал отставать, надо добавить наддувчик мотору, а стал догонять - чуть сбросить. И так все время надо очень внимательно следить за дистанцией и интервалом между самолетами. А то или далеко отстанешь, или выскочишь вперед.
После нашего взлета прошло уже минут двадцать. Идем четким строем. Внизу под нами широким морем разлилась весенняя красавица-Кама, затопив все низменные, пойменные луга. Летом на широком зеленом ковре поймы зеркальцами блестят сотни мелких озер. А сейчас все залило. Вода, отражая небесную синь, кажется нежно-голубой...
Я еще не успел прийти в себя от радости и неожиданности этой встречи, как Володя сообщил мне еще одну приятную новость. Оказывается, вместе с ним в одной эскадрилье здесь и наш общий друг Федя Садчиков.
Познакомились мы с ним, а потом и подружились во 2-й учебно-тренировочной эскадрилье, куда направили нас после окончания авиашколы. Эта авиаэскадрилья находилась в Подмосковье. Здесь молодые летчики, окончившие бомбардировочные и истребительные школы, переучивались на штурмовиков. Всем летчикам, окончившим авиашколы раньше нас, присваивалось звание сержант, поэтому и Федя Садчиков ходил в сержантах. В мае 43-го вышел приказ, по которому всем выпускникам военных летных школ уже присваивались офицерские звания младших лейтенантов.
Всех нас, разных по характерам, склонностям, темпераментам, объединяла любовь к авиации. К полетам все относились трепетно и серьезно. И несмотря на то что подъем каждый день был в половине третьего ночи, все поднимались быстро, весело, с шутками-прибаутками.
Летали мы много и упорно. Были и среди нас свои асы. К ним можно отнести и Федю Садчикова.
Однажды после выполнения учебного бомбометания Федя возвратился к аэродрому и стал заходить на посадку. Но система автоматического выпуска шасси не сработала: одна нога выпустилась, а вторая нет. Летчик ушел на второй круг. Он убирал шасси, снова выпускал, но правая нога так и не выпускалась. Садчиков применил систему механического выпуска шасси, но и она не помогла. Тогда Федя, набрав высоту, стал пикировать и, резко переведя самолет из пике в набор, пытался таким манером выпустить застрявшую ногу. Но как и во всех предыдущих случаях, левая нога выпускалась, а правая нет. Долго так ходил Садчиков вокруг аэродрома, пытаясь разными способами заставить выпустить застрявшее шасси и тем самым сохранить самолет от поломки, но все было тщетно. Все летчики, и слушатели, и инструкторы напряженно, затаив дыхание, следили за самолетом. Наконец руководитель полетов передал по радио приказание Садчикову убрать левую ногу и сесть на "живот". Но Садчиков решил по-своему: он зашел на посадку, не убрав левую ногу шасси, решил сажать самолет на одно колесо. Ведь Чкалов когда-то в подобной ситуации поступил так же. На выдерживании Федя дал левый крен и выключил мотор, чтобы в случае удара самолет не загорелся. Крен он дал настолько точно, что самолет бежал на одном колесе почти до остановки и только к концу пробега опустился на правую консоль, чуть-чуть погнув ее. В остальном же самолет был в полном порядке - уже назавтра он снова летал. Надо было владеть исключительным мастерством пилотирования, самообладанием и беспредельной любовью к авиации, чтобы, рискуя собой, совершить такую посадку.
Федя Садчиков - невысокого роста, коренастый. Черные курчавые волосы и карие глаза делали его похожим на цыгана. Но был он спокойный, молчаливый и даже несколько флегматичный. Он был прямой противоположностью нам с Володей Сухачевым.
Когда в свободное от полетов время мы находились с Сухачевым вместе, то почти всегда пели на два голоса или "Солнце нызенько", или "Так пусть завоет вьюга, но мы, два старых друга...", или "Как часто осенью, порою..." Много было у нас в ту пору хороших и любимых песен. Хоть Федя и не пел, но всегда любил слушать эти песни. Так мы и ходили всегда втроем.
