Александр II. Воспоминания - Юрьевская Екатерина
– Видишь, я был прав. В этом деле вина Франции несомненна.
Его мнение несколько смягчилось после Седана. Внезапное крушение политики Наполеона, победоносное движение германских армий на Париж, бешеный подъем немецкого национализма, непредвиденный и неограниченный рост прусского владычества заставили Александра призадуматься.
Он сохранял, однако, свои симпатии к Вильгельму и проявлял их публично. К тому же царь считал себя неразрывно связанным с Пруссией Эмским соглашением.
29 сентября к царю явился Тьер, умоляя его стать во главе нейтральных государств, чтобы обуздать вожделения Германии и принудить ее уважать европейское равновесие.
Многие находили впоследствии, что, взволнованный важностью своей миссии, Тьер ошибся в оценке приема, оказанного ему царем. Он придал слишком большое значение любезным словам царя, которые относились непосредственно к Тьеру как к знаменитому и уважаемому государственному деятелю, а не как к представителю Франции.
– Он чрезвычайно заинтересовал меня, – говорил Александр. – Какой поразительный ум! Он так глубоко верит в быстрое восстановление Франции, что нашел даже возможным предложить мне союз с ней. Это большой патриот, и у него благородное сердце. Я хотел бы что-нибудь для него сделать.
Но царь ничего не сделал. Он не понимал еще тогда опасности, какую представляло для России создание великой объединенной Германии. Ему пришлось понять это только три с половиной года спустя, когда наступил кризис 1875 года.
Той же осенью серьезное, интимное и вполне естественное событие нарушило спокойное счастье любовников. Екатерина Михайловна почувствовала себя беременной. В ней это событие, пробудив материнский инстинкт, вызвало гордую и яркую радость.
Но Александр был потрясен. Его угнетало сознание, что положение Екатерины Михайловны обнаружит ее незаконную связь с ним и послужит поводом для всякого рода сплетен и пересудов.
Конечно, страх перед тайной канцелярией внушал всему русскому обществу такое почтение к императорской особе, что никто не рискнул бы злословить громко. Но Александр отлично знал, что за закрытыми дверьми, в суетных и злобных перешептываниях будут беспощадно трепать и порчить имя его возлюбленной.
Любя Екатерину, восторгаясь идеальными формами ее тела, Александр огорчался также будущими переменами в ее внешности. Помимо этого, его терзал суеверный страх: ему казалось, что материнство грозит Екатерине смертельной опасностью.
Но все обошлось прекрасно. Беременность проходила благополучно, без всяких осложнений. Внешний вид Екатерины Михайловны так мало изменился, что даже невестка ее, в доме которой она жила, не замечала ее беременности. Фотография Екатерины, сохранившаяся от восьмого месяца беременности, не обнаруживает никаких изменений в ее фигуре.
11 мая Екатерина Михайловна почувствовала первые приступы болей. Чтоб сохранить все в абсолютной тайне, император решил, что при первых симптомах Екатерина Михайловна переедет в Зимний дворец в интимные апартаменты Николая I, бывшие обычным местом их встреч. Скрытые проходы, потайная лестница и, наконец, строгое запрещение входа туда кому бы то ни было надежно изолировали эту часть дворца.
Не предупредив ни свою невестку, ни даже горничную, молодая женщина одна направилась в карете в Зимний дворец, куда она вошла, по обыкновению, через низенькую дверь, открыв ее своим ключом.
Император, предупрежденный, немедленно спустился к ней и провел с ней около часу. Но внезапно боли утихли. Решив, что тревога преждевременна, Екатерина Михайловна спокойно уснула на голубом репсовом диване – в этой уединенной комнате, где со времени Николая I ничего не изменили, не было даже кровати.
Убедившись в том, что боли прекратились, Александр Николаевич вернулся к себе и лег.
Екатерина Михайловна осталась одна. В случае надобности в ее распоряжении был только ветеран-гренадер, охранявший дверь ее комнаты. Этот солдат в три часа ночи разбудил императора. Доверенный слуга побежал за врачом и повивальной бабкой.
С минуты на минуту состояние Екатерины становилось тревожнее. Она металась в страшных болях. Александр, бледный от волнения, держал ее за руки и старался ободрить нежными словами.
Наконец прибыл доктор Красовский в сопровождении акушерки. Прежде, чем он начал осматривать больную, царь сказал ему тоном, каким отдавал приказания:
– Если это необходимо, пожертвуйте ребенком. Но ее спасите какой бы то ни было ценой.
Только в половине десятого утра Екатерина Михайловна родила сына.
Был воскресный день. Весь двор ожидал императора к обедне, и он был вынужден на время покинуть свою возлюбленную.
Ребенок, красивый и здоровый, получил при крещении имя Георгия. В тот же день его поместили в скромном доме в Мошковом переулке, где жил генерал Рылеев, начальник личной охраны царя. Находясь между Мойкой и длинными стенами императорских конюшен, это место было мало посещаемо. Кроме того, у дома генерала Рылеева постоянно несли караул жандармы, которые не разрешали никому тут задерживаться.
Новорожденный был доверен заботам русской кормилицы и гувернантки-француженки.
Несмотря на всю таинственность обстановки родов, известие все же быстро распространилось. Германский посол князь де Реус, содержавший превосходный штат осведомителей, первый узнал об этом событии. Он же сообщил о нем невестке Екатерины Михайловны, для которой эта весть явилась полной неожиданностью.
Императорская семья и особенно приближенные цесаревича были в ужасе. Любимые братья императора, великие князья Константин и Николай, и его престарелая кузина, великая княгиня Мария Павловна, были также страшно потрясены. К их негодующему огорчению примешивался еще страх перед возможностью введения в царскую семью этого незаконнорожденного ребенка.
Императрица Мария, которая, конечно, не последняя узнала об этом событии, ничем не проявляла своего отношения к нему. Молчаливая, холодная и замкнутая, она ни с кем не делилась своими переживаниями. Но с этого времени ее скрытая болезнь, сделавшая ее такой тщедушной, несмотря на ее величественность, начала быстро развиваться.
Волнение в императорской семье скоро передалось аристократическим кругам Петербурга и Москвы. Такие высокие представители родовой знати как князь Паскевич, женатый на графине Воронцовой, князь Щербатов, князь Орлов-Давыдов, женатый на княгине Барятинской, Воронцов-Дашков, женатый на графине Шуваловой, и княжна Куракина, старшая фрейлина цесаревны, уделили этому особенное внимание.
В этом обществе строго осуждали поведение императора. Если раньше они смотрели сквозь пальцы на его романтическую связь, то теперь их приводила в негодование невозможность продолжать ее игнорировать.
Всех возмущала и разница в возрасте обоих возлюбленных, и неспособность царя пятидесятичетырехлетнего, уже дедушки, быть господином своих страстей. Слабое здоровье императрицы вызывало беспокойные мысли: сегодняшняя любовница может вскоре стать законной супругой императора, и, кто знает, не будет ли она претендовать на еще более высокую роль?
Общее недовольство усилилось к концу 1873 года, когда узнали, что фаворитка государя родила второго ребенка, девочку, которую назвали Ольгой.
На этот раз император узнал о тех упреках, которые откровенность его адюльтера вызвала со всех сторон. Граф Петр Шувалов, начальник его тайной канцелярии, имел мужество ему это открыть. Никто не имел больше Шувалова прав на то, чтобы сделать царю это сообщение; во-первых, оно соответствовало его официальным обязанностям, в круг которых входило, между прочим, и наблюдение за «состоянием умов» общества; во-вторых, он рассчитывал и на свой моральный авторитет по праву высокого происхождения, богатства и личных достоинств.
Несмотря на доверчивую дружбу, которую царь питал к Шувалову, он выслушал его холодно и надменно и, казалось, нисколько не был смущен тем, что говорят и думают о его личной жизни.
