Иван Уханов - Рычков
Петр Иванович не замедлил откликнуться на предложение. Возвратясь в Оренбург, он вскоре выслал в издательство рукопись своей новой книги «Введение к Астраханской топографии», которая уже в следующем году была выпущена в свет. В первой части ее изложена история губернии с древнейших времен, во второй описано падение Астраханского ханства и присоединение его к России.
В Москве Петр Иванович, помимо встреч с учеными, как обычно, пообщался и со своими непосредственными начальниками по Главной соляной конторе — Петром Дмитриевичем Еропкиным и Михаилом Яковлевичем Масловым. У последнего он побывал на дому, где в застолье беседовали не только о работе Илецкого и других соляных промыслов России. Рычков жадно интересовался культурной жизнью.
— Комедии Сумарокова всюду ныне ставят, Вольтером и прочими иностранными сочинениями, особливо французскими, до слез зачитываются, — без интереса сообщал Михаил Яковлевич. — То пища детей моих. Мне же редко заниматься всем оным служба позволяет… А вообще, как обозрю жизнь многих тутошних дворян да и помещиков, от службы отошедших и получивших сим случаем обширный досуг, то горестно душе бывает. Раньше чтением книг мы образования себе прибавляли, чтобы грамотнее службу исполнять, а ныне ради развлечения и пустых бесед они иноземным чтивом заняты. А знания без дел всегда вянут, ум от праздности дремлет, какими бы книжками его ни потчевал…
— Что так, то так. Надо ли образовываться, быть умным для того токмо, чтобы ничего не делать? — поддерживал собеседника Рычков. — Без похвальбы скажу, я своих сыновей не токмо в университет посылаю, на главное, чтобы после окончания оного всех к государственной службе приохотить норовлю.
— Кабы все так старались… Ан нет. Вся Москва расфранченными бездельниками заполнена, что и русской одеждой, и языком родным брезгают…
Об этой жизни современников Рычкова, дворянского и помещичьего большинства, историк Василий Ключевский впоследствии напишет так: «Положение этого класса в обществе покоилось на политической несправедливости и венчалось общественным бездельем; с рук дьяка-учителя человек этого класса переходил на руки к французу-гувернеру, довершал свое образование в итальянском театре или французском ресторане, применял приобретенные понятия в столичных гостиных и доканчивал свои дни в московском или деревенском своем кабинете с Вольтером в руках… Этот дворянин представлял очень странное явление: усвоенные им манеры, привычки, понятия, чувства, самый язык, на котором он мыслил, — все было чужое, все привозное, а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающими, никакого серьезного дела. Таким образом, живые, насущные интересы не привязывали его к действительности; чужой между своими, он старался стать своим между чужими и, разумеется, не стал: на Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели, как на случайно родившегося в России француза. Так он стал в положении междоумка, исторической ненужности».
СЛУЖИТЬ БЫ РАД…
Я своего сердца никогда постоялым двором не сделаю и в оное, кроме умных и добродетельных людей, никого не пущу.
(Из письма молодого человека. XVIII век)Пожалуй, более половины жизни Петр Иванович провел в дороге. Стоит открыть почти любую страницу его «Записок», и сразу же окажешься в пути. «Ноября 27 дня выехал я из Оренбурга для осмотра новых пристаней с тем намерением, чтобы быть в Москве для персонального объяснения о порученной мне комиссии главнокомандующему генералитету, — кратко сообщает он. — 28 числа был на Бугульминской пристани, 29 на Акидарской пристани, а 30 в г. Уфе и осматривал тамошние магазины и изготовления. Декабря 14 выехал из Спасского для осмотру Камских пристаней, 15 был на Ирьинском заводе, а 16 на Бежковской пристани, 22 приехал в Казань, откуда выехал к Москве 24 числа».
Поездка Рычкова в Москву осложнила его взаимоотношения с Рейнсдорпом. Губернатор в течение всего 1772 года не давал ему разрешения на выезд, ссылаясь на то, что соляному руднику нужен постоянный пригляд. Но дело было в другом.
В конце 1771 года по просьбе Академии наук Рычков описал бегство 170 тысяч калмыков из Оренбургской губернии в Китай. Он рассказал о том, что сам знал и видел и что поведали ему его сыновья, Андрей и Николай, участники безуспешной погони военного отряда за калмыками. Свое сочинение Рычков послал академическому конференц-секретарю профессору Миллеру.
Прослышав об этом, Рейнсдорп возмутился. «Статский советник Рычков составил историческое сочинение о бегстве калмыков. Я удивляюсь более тому, что этот человек взял на себя описание о событиях, которые для него были совершенно сокрыты, почему это описание должно быть полно неверностей, — с досадой писал он Миллеру 19 января 1772 года. — Вся переписка по этому делу как в военной, так и в государственной коллегиях считается тайной».
Рейнсдорпу, как, впрочем, и правительству, не хотелось распространяться о бегстве иноверцев и бесплодной попытке вернуть их военной силой. Это был результат неуклюжей дипломатии и политической близорукости прежде всего оренбургской администрации, многие годы наблюдавшей за волнениями среди калмыцкого населения, но не принимавшей никаких мер для снятия очевидной напряженности. Раздосадованному Рейнсдорпу следовало все же понять, что Рычков как член-корреспондент Академии наук выполняет ее поручение и не должен спрашивать на то разрешения у местного начальства. Губернатор же смотрел на Рычкова как на клерка, обязанного заниматься правлением соляных дел, и ничем иным. Он считал, что научная деятельность Рычкова — плод тщеславных его стремлений, что «неограниченное себялюбие есть любимая страсть» его. В том же письме Миллеру губернатор признает, однако, недюжинные способности Рычкова. «Впрочем, я отдаю справедливость его, хотя и невозделанному, уму».
В декабре того же года он сообщал Миллеру: «Статский советник Рычков здесь и теперь не может еще отправиться, во-первых, потому, что этого не допускают новые соляные учреждения, а во-вторых, он меня обошел, как хозяина дома, и просил о дозволении без моего ведома». Рейнсдорп, однако, не имел права отменить поездку Рычкова в Москву по вызову правительственного департамента и затаил зло на своего подчиненного, его отношения с ученым окрасились недобрыми, мстительными чувствами. Для Петра Ивановича началась полоса житейских невзгод, трудностей, незаслуженных ударов, неотомщенных оскорблений и обид.
Конфликт с губернатором был неизбежен. Для Рычкова, приверженца истины в большом и малом, превыше всего были труд и долг совести, желание усердно служить Отечеству и русской науке, не требуя высоких чинов и вознаграждений: «к лакомству и к нажиткам я не склонен». Всякая мысль, идея у него обычно превращались в стремление преобразовывать окружавшую жизнь. Каждому своему убеждению он старался придать практическую направленность.
