Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти
Товарищ Ж. - так назовём его по первой букве настоящей фамилии - был одет почти по-военному, что имело целью, видимо, чётче обозначить свою близость к карающему клану нашего общества. Гимнастёрка из хорошей шерстяной ткани с излишне широким воротничком была опоясана широким офицерским ремнём с блестящей латунной пряжкой. Брюки галифе цвета хаки с непомерно выдающимися по бокам карманами делали его маленькую фигуру почти карикатурной. Белоснежные бурки с кожаными отворотами, которые были надеты на ноги, при ходьбе слегка поскрипывали. Невольно подумалось: "А-ля Сталин местного масштаба, только не хватает усов и трубки". Во время разговора он распалял себя всё сильнее и сильнее, придумывая по ходу дела, как бы меня унизить почувствительнее. От разговора в таких тонах я просто растерялся и молча наблюдал за ним, не зная, что предпринять. За всю жизнь мне ни разу не приходилось встречаться с подобным обращением. Странно, что ни малейшего страха я не испытывал, мне было только противно слушать этого истеричного человечка. В паузах между словоизвержениями он смотрел на меня, ожидая каких-то возражений, а скорее всего, оправданий. Наконец, после очередной тирады, он не выдержал моего молчания и крикнул, брызгая слюной:
- Ну, что ты молчишь? Или не понимаешь, что наделал?
- Ничего страшного, по-моему, не произошло, документы доставлены в целости и сохранности. Поэтому или вы их принимаете, или я их отнесу домой и буду ждать возвращения подполковника Тюлина.
На секунду он даже лишился, как мне показалось, дара речи от таких моих слов, затем продолжил наш разговор с ещё большим остервенением:
- Что ты сказал? Как ты смеешь ставить мне ультиматумы? Ты что, с ума сошел - держать дома секретные документы?
- Товарищ Ж., вы же сами сказали, что их не примете, а оставлять всё это в вагоне, который завтра может очутиться за воротами завода, я не могу. Поэтому лучше мне мешки с документами забрать домой.
- Вот это не удастся тебе сделать. Я запрещу вынести за территорию даже твой личный багаж. Кто здесь выдаёт разрешение на вынос? Ты забываешь, с кем разговариваешь!
Честно говоря, тут я немного испугался. Дело в том, что в одном из моих чемоданов тоже находилось несколько технических отчётов ("берихтов", как мы их называли, от немецкого слова bericht - отчёт), которые не поместились в два мешка. "А вдруг начнут проверять содержимое чемоданов?" - мелькнуло в голове. Тогда бы мне суровой кары не избежать. Вдруг и очень кстати я вспомнил о письме, которое, по поручению Тюлина, должен был передать Королёву, причём часть содержания этого письма я знал, поскольку Георгий Александрович перед тем, как запечатать его, прочитал эту часть вслух. В ней говорилось о том, что, не дожидаясь отправки всего архива, счёл целесообразным, ради экономии целого месяца во времени, ряд расчётно-теоретических материалов направить немедленно, и содержалась просьба сразу же ознакомить с ними соответствующие группы специалистов, которые в Германию не выезжали. Надо сказать, что пока мы находились в Германии, в Москве были приняты необходимые организационные решения по созданию в Подлипках крупного Научно-исследовательского института по ракетной технике на базе того предприятия, в котором я уже работал. Институт назывался НИИ-88, в его состав входило несколько научных подразделений, три основных проектно-конструкторских отдела, несколько испытательных отделов и лабораторий и опытный завод. Начальником одного из отделов, который должен бы заниматься разработкой баллистических ракет дальнего действия, был назначен Сергей Павлович Королёв, бывший в Германии заместителем начальника и главным инженером института "Нордхаузен", одним из подразделений которого было упомянуто ранее расчётно-теоретическое бюро.
В возникшей конфликтной ситуации я почувствовал, что надо предъявить какой-то сильный аргумент, чтобы найти выход из положения, так как с формальной точки зрения я, видимо, был неправ. Надо было в ход пускать письмо. Поэтому после некоторого замешательства я говорю:
- Относительно этих материалов у меня есть письмо к Королёву. Я хотел бы, с вашего разрешения, передать ему письмо, и тогда, может быть, мы нашли бы какое-то правильное решение.
- Какое ещё письмо, и что оно может изменить? Нарушение режима секретности есть нарушение, и виновные должны понести наказание. Дай мне это письмо.
- Вы меня извините, но я не могу его вам отдать - оно адресовано лично Сергею Павловичу.
- Я сам поговорю с Сергеем Павловичем и передам ему письмо, дай его сюда.
- Товарищ Ж., вы меня ставите в неудобное положение. Кроме письма, у меня есть и ряд устных просьб, которые я должен передать.
- Ну, хорошо, иди, но только помни, наказания тебе всё равно не избежать. Мы с тобой ещё встретимся! - пригрозил он, - найдёшь меня в моём кабинете, там и продолжим.
С этими словами он круто повернулся и быстро вышел из вагона, подёргивая на ходу то одним, то другим плечом, а я почти бегом отправился искать Королёва.
Королёва я несколько раз видел в Бляйхероде, где располагался Главный штаб института РАБЕ. Он приходил и в здание бывшей Сберегательной кассы (Sparkasse), в котором располагалось наше расчётно-теоретическое бюро, знакомился с нашей работой. Как-то я был даже на одном из совещаний, которое он вёл, но ни разу не разговаривал с ним один на один. Там, в Германии, я и не задумывался над тем, что Королёв может оказаться после возвращения домой моим начальником. Идя к нему, я был уверен, что он меня и не помнит, и, зная, что он любит краткость и лаконичность, на ходу придумывал, как объяснить в двух словах ситуацию. На моё счастье, он оказался на месте, но был занят разговором со своим заместителем. Я подождал какое-то время и сразу же вошёл, как только он освободился. Поздоровался. Он медленно, улыбаясь, подошёл, подал мне руку и сказал:
- А, старый знакомый! Очень рад, очень рад. Ты, если память мне не изменяет, из Шпаркассы, от Тюлина?
- Да, Сергей Павлович, вы не ошибаетесь. Только вчера приехал с нашим спецпоездом, привёз два мешка с документацией и письмо вам от Георгия Александровича.
- Давай, давай, почитаем, что он нам пишет. Что они там так медленно собираются? Ведь все работы там уже закончились, пора быть всем здесь, дел очень много, - говорил он, распечатывая письмо.
Я был приятно удивлен такому теплому приёму. По германским встречам у меня сложилось впечатление о нём как о человеке суровом, жёстком, придирчивом. Сейчас передо мной стоял совсем другой человек: весёлый, дружелюбный, энергичный, очень располагающий к себе. Пока он раскрывал конверт и пробегал глазами по строкам письма, я успел повнимательнее всмотреться в него. Это был человек на вид лет сорока-сорока пяти, невысокого роста, где-то между 165 и 170 см, плотного сложения, не худой, но и без признаков излишних накоплений. Коротко постриженная голова с тёмными, с проседью у висков волосами и сильно заметными залысинами несколько была наклонена вперед и как бы вдавлена в плечи. Небольшие тёмно-карие глаза, довольно глубоко сидящие под широким и высоким лбом, смотрели спокойно, но в то же время в их взгляде было что-то сверлящее, проникающее. Тонкий, небольшой с лёгким орлиным загибом нос и слегка выпяченная нижняя губа придавали лицу вид сурового и волевого человека.
