Андрей Танасейчук - О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера
Р. Дэвис, впоследствии близкий приятель, был одним из тех, кто пытался сделать это в 1903 году. В своей книге он вспоминал, как нелегко ему было выполнить задание редактора — разыскать таинственного О. Генри. Но и потом, когда к писателю пришла слава, когда они были почти неразлучны и встречались по несколько раз в неделю, журналист вспоминал о странной привычке своего друга: «Портер бежал от публичности как черт от ладана. Он шарахался от протянутой руки незнакомца и тщательно избегал разговоров о собственной персоне». Ему вторит упоминавшийся Гилмэн Холл, один из самых близких писателю людей в Нью-Йорке, который отмечал очень странную, на его взгляд, привычку «напряженно рыскать взглядом» поверх его головы и кругом во время их обычных совместных обедов в ресторанах. Как будто он ожидал и в то же время не хотел кого-то увидеть. Этот, как он назвал, «комплекс беглеца» даже заставлял думать, что Портер убил кого-то и теперь скрывается[236]. Но истинной причины необычного поведения писателя никто из них так и не узнал до его кончины. Причина эта была хорошо известна Элу Дженнингсу, которому несколько лет спустя, уже во время пребывания его в Нью-Йорке (после помилования[237]), О. Генри признавался: «Знаете, полковник, каждый раз, когда я захожу в ресторан или кафешку, меня пронзает ужас, а вдруг кто-то из бывших заключенных подойдет ко мне и скажет: “Привет, Билл! Давно ли ты освободился из О. Р.?” («О. Р.» — Ohio Penitentiary — каторжная тюрьма штата Огайо. — А. Т.)»[238].
Тем не менее пресловутый «страх разоблачения», преследовавший Портера, не только не мешал, но даже помогал работе — интенсивному литературному творчеству. Он заставлял отказываться от светского времяпрепровождения, до которого, как мы помним, наш герой был весьма охоч до заключения, усаживал за письменный стол трудиться. Впрочем, была и иная мотивация — он просто обязан добиться успеха. Иного пути он не видел.
О напряженности и продуктивности творческих усилий говорит следующий факт: в 1902 году О. Генри опубликовал 17 новелл. А только за первые четыре месяца 1903 года уже 12, и среди них такие известные тексты, как «Превращение Джимми Валентайна», «Дороги судьбы» и «Коварство Харгрэвса». Можно утверждать, что, хотя настоящая известность к писателю пришла не сразу (рубежным в этом смысле стал 1905 год), но именно первые годы в Нью-Йорке были самыми напряженными и результативными в творческом плане. Позднее, примерно после 1906 года, литературная активность О. Генри заметно снизилась. А тогда его писательская энергия была на подъеме.
Как утверждали те, кто знал его в нью-йоркский период, писал он быстро. В основном по ночам (тюремная привычка), и, случалось, мог написать рассказ всего за ночь. Уже тогда вполне оформилась его оригинальная манера сочинительства. Если Э. Хемингуэй свои первые рассказы создавал, сидя за столиком в шумном кафе, Майн Рид сочинял ночью в глубокой тишине, лежа на кровати и плотно укутав ноги в меха, а Вольтер, говорят, писал только стоя, стянув голову мокрым полотенцем, то О. Генри — уже в первые нью-йоркские годы — сочиняя, не мог обойтись без виски. Давно по разным источникам кочует пассаж. Он, разумеется, приписывается самому художнику, живописующему свою «литературную кухню»: «Прежде всего, нужен кухонный стол, табуретка, карандаш, лист бумаги и подходящий по размерам стакан. Это орудия труда. Далее вы достаете из шкафа бутылку виски и апельсины — продукты, необходимые для поддержания писательских сил. Начинается разработка сюжета (можете выдать ее за вдохновение). Подливаете в виски апельсиновый сок, выпиваете за здоровье журнальных редакторов, точите карандаш и принимаетесь за работу. К тому моменту, когда все апельсины выжаты, а бутылка пуста, рассказ завершен и пригоден к продаже»[239].
Достоверно неизвестно, при каких обстоятельствах писатель рассказал эту историю, было ли это сказано в шутку или на полном серьезе, но то, что в нью-йоркские годы алкоголь стал неотъемлемой составляющей его творческого процесса, не подлежит сомнению. Никто из знавших О. Генри в этот период не называл его алкоголиком. Он не был рабом бутылки в буквальном смысле. С алкогольными напитками у него были особые, можно сказать, очень дружеские, даже «интимные» — любовные отношения. Гилмэн Холл свидетельствовал, что его друг начинал пить еще до завтрака, но никто и никогда не видел его пьяным. У него была какая-то особая мера, сообразуясь с которой он никогда не был пьян, но и не бывал трезв. Существовал всегда «на грани». Его ближайший друг Роберт Дэвис, о котором речь впереди, писал: «Это был человек двух бутылок (“я two bottle man”), то есть, его обычная суточная доза в нью-йоркские годы составляла две кварты виски (то есть около двух литров. — А. Т.[240]). Портер мог потреблять огромное количество крепких напитков, но это никак не проявлялось внешне. Привычка поглощать изрядные объемы спиртного чрезвычайно редко отражалась на его поведении — он мог иной раз покачнуться, но менялся разве что его голос, в котором, обычно густом и низком, появлялись высокие ноты»[241].
И что еще важнее. Поглощаемое спиртное, видимо, особенно не влияло на творческие силы. По крайней мере в первые годы жизни в Нью-Йорке. Писал он много и обладал удивительной способностью сочинять в уме, мысленно выстраивая фабулу новеллы. Затем ему оставалось только записать то, что он уже придумал, и сосредоточиться на деталях.
Уиттер Байннер, один из нью-йоркских редакторов, с кем писателю приходилось плотно сотрудничать в те годы, вспоминал, как однажды его отправили к О. Генри, который не сдал к оговоренному сроку очередной рассказ. Хотя время шло к обеду, он застал автора, когда тот еще спал. Проснувшись и пригласив Байннера войти, на вопрос последнего об обещанном рассказе О. Генри ответил:
— Да всё написано.
— Тогда отдайте скорей рукопись, я отнесу ее в редакцию.
— Я вовсе не имел в виду, что рассказ уже на бумаге. Он здесь. — И О. Генри постучал пальцем по своему лбу.
Недоумение, видимо, явственно обозначилось на лице редактора, и тогда, прикрыв глаза, его собеседник «зачитал» — слово в слово — текст новеллы, еще не зафиксированный на бумаге.
— Так запишите же его! — воскликнул Байннер.
О. Генри ничего другого не оставалось. Тяжело вздохнув, он сел за стол и начал быстро писать. Лист за листом соскальзывал со стола, их немедленно подбирал редактор и читал, мысленно сверяя готовый текст с тем, что он только что услышал, и не находил отличий[242].
