Борис Мессерер - Промельк Беллы.Фрагменты книги
В Париже эта дружба очень нам пригодилась. Когда Степан узнал, что мы приехали, он сразу же нас нашел, и мы буквально не расставались, пока были во Франции. Он так же, как Рене Герра, показывал нам Париж, но, как правило, ночной. В нашей компании оказалась и Наталья Столярова. Мы встречались в кафе «La Closerie de Lilas» и старались сесть за столик, на котором была прибита медная дощечка, гласившая, что здесь сидел V.O. Lenin. Почему «О»? Это оставалось для нас загадкой. После этого мы ехали в какой-нибудь популярный клуб, где можно было наблюдать ночную жизнь Парижа. Часто к нам примыкал еще кто-нибудь из наших парижских знакомых. А уже совсем поздно, как я уже рассказывал, мы заходили в ресторан «Au pied de cochon», который был открыт всю ночь.
* * *Предварительно созвонившись, мы с Беллой побывали у Марии Васильевны Розановой и Андрея Донатовича Синявского.
Было интересно узнать, что Андрей Донатович совсем не учит французский язык, что могло, по его мнению, повредить его русскому. Он производил большое впечатление своей погруженностью в литературные проблемы, отсутствием суетности да и просто своим обликом философа и мыслителя.
В разговоре с Андреем Донатовичем и Марьей Васильевной чувствовалось, что они, конечно, превосходно знают эмигрантскую литературную среду. Но всех писателей, оказавшихся на Западе, они делили на близких им по взглядам и тех, кто не принадлежал к их кругу. Они порвали отношения с журналом «Континент», и, видимо, у них уже созревала идея создать собственный журнал, который и начал выходить в 1978 году. Назвали этот журнал «Синтаксис», позаимствовав название у самиздатовского журнала, выпускавшегося Александром Гинзбургом в Москве в 59-60-х годах. И новый «Синтаксис» Синявского и Розановой начал воевать с «Континентом» Максимова.
Антагонизм, владевший умами писателей-эмигрантов, очень волновал нас с Беллой. Такое резкое деление на лагеря казалось нам противоестественным. При общении за столом у Синявских надо было все время следить за собой, чтобы, не дай бог, не упомянуть кого-то из другого лагеря. Мария Васильевна в начале застолья положила на стол диктофон, чтобы беседа фиксировалась. Это представлялось нам излишним и отзывалось болью в наших сердцах.
Главное, что вызывало грусть, это трагедия русских литераторов, посвятивших свою жизнь общей политической борьбе, но из-за незначительных, на наш взгляд, расхождений оказывавшихся в разных и, по существу, враждебных лагерях.
«Континент», основанный Владимиром Емельяновичем Максимовым, не только привлекал наше внимание, но и вызывал подлинное восхищение и своей позицией, и качеством публикуемых материалов. Максимов создал этот журнал и бессменно возглавлял его в течение семнадцати лет. Наши близкие друзья печатались именно там: Бродский, Аксенов, Алешковский, Владимов, Войнович, Горенштейн, Ерофеев, Некрасов, Галич, Чичибабин, Липкин, Лиснянская и многие другие. Не говоря уже о самых великих — Александре Исаевиче Солженицыне и Андрее Дмитриевиче Сахарове.
* * *Дружеские отношения с Максимовым в то время у нас еще не сложились. Белла рассказывала, что в Москве Максимов безумно выпивал и с особенной болью и желчью говорил ей о том, что русские поэты живут какой-то особенной, привилегированной жизнью, кутят, пользуются славой и богатством, равнодушны к жизни народа и не участвуют в борьбе с прогнившей советской властью за свободу совести и свободу слова. Однажды в Доме литераторов он так напился, что Белла, жалея его, взяла такси, отвезла его до дома, помогла дойти до двери и даже нажала кнопку звонка, после чего исчезла. Я с трудом представлял себе эту сцену, зная беспомощность Беллы в бытовых ситуациях и то, как я всегда сам помогал ей.
Так или иначе, Максимов очень ревниво выговаривал Зинаиде Алексеевне Шаховской за то, что она восторженно приветствовала Беллу в своей газете. Но все-таки через свою сестру, жившую в Париже, он передал нам приглашение на концерт Ростроповича, дававшийся в пользу журнала «Континент». Имя Ростроповича тогда буквально гремело, и он благородно вносил свой вклад в дело поддержки «Континента».
Советское посольство чрезвычайно внимательно следило за ситуацией вокруг этого концерта. Я думаю, что зал был наводнен соглядатаями, и, тем не менее, мы открыто и радостно общались со старыми московскими друзьями, которых там встретили. Белла целовала Александра Галича и Толю Гладилина.
После концерта мы зашли к Ростроповичу поздороваться и поздравить с блестящим выступлением. Он был поражен тем, что увидел нас в Париже, и был этому страшно рад. В конце разговора он взял мою запискую книжку, вписал туда свой телефон и вместо фамилии нарисовал виолончель. Сделал он это для «конспирации», потому что хорошо знал нравы наших органов госбезопасности.
В антракте концерта мы поздоровались с Максимовым. В тот момент он был холоден с нами, тем более что до этого я не был с ним знаком. Наши отношения возникли позднее.
Но еще задолго до нашего знакомства я думал о нем и представлял себе, какую ношу взял на себя этот человек, возглавляя созданный им журнал и становясь таким образом одной из главных фигур сопротивления советской власти на Западе, а по существу, и в СССР.
В те годы всякий прочитавший хоть один номер «Континента» испытывал потрясение от обрушившейся на него информации о людях, подвергающихся гонениям в Союзе, а также от обилия талантливых и острых литературных текстов.
Забегая вперед во времени, вспоминаю ситуацию, случайно возникшую во время нашего пребывания в Америке уже во вторую нашу поездку — 1987 года.
Мы с Беллой остановились у славистки Светланы Харрис, жившей в самом центре Нью-Йорка на Park-avenue, 55, рядом с Центральным вокзалом. Днем у нас довольно стихийно собралась замечательная дружеская компания: Олег Чухонцев, Юз Алешковский, Андрей Битов, Наум Коржавин, Василий Аксенов. Мы прекрасно проводили время в ожидании предстоящего выступления Андрея Битова и Олега Чухонцева в церкви, которая находилась рядом.
Аксенов вышел на улицу по каким-то своим делам и вдруг совершенно неожиданно встретил Максимова, который, приехав на Центральный вокзал, пешком шел по городу с маленьким портфелем. Они обрадовались встрече, и Василий сказал:
— Володя, давай зайдем к Белле и Боре, там замечательная компания!
Василий пересказал нам ответ Максимова:
— Мне стыдно туда идти — в Париже я был так нелюбезен с Беллой и Борей, что лучше я встречусь с ними в другой раз, когда мы помиримся!
Такой случай действительно настал еще через два года, когда мы встретились на конгрессе у Армандо Вердильоне на вилле Борромео под Миланом. Как только мы увидели друг друга в банкетном зале, Владимир Емельянович подошел ко мне и сказал:
