Николай Павленко - Меншиков
Обеспечивать провиантом корпус, действовавший в Финляндии, Петр поручил Сенату, но, видимо, не полагаясь на его расторопность, просил Меншикова проследить и за этим: «Однако ж и вы в том вспомогайте». Но Меншиков уже знал о затруднениях в снабжении финляндского корпуса еще до получения письма царя. Петру он ответил 14 августа: «Провианту, о котором я еще до письма вашего, ведая во оном там нужду, за три недели начал стараться оного к вам отправлять». Меншиков тут же вошел в конфликт с сенаторами, обвинил их в «косности» и действовал через их голову, но дело сделал и уже в августе отправил двадцать три тысячи четвертей муки.
Он выполнял множество поручений и как губернатор, и как фельдмаршал, и как доверенное лицо царя: организовал обучение «молодых ребят» изготовлению кожи новым способом, снарядил полк для осады Нейшлота, занимался расквартированием и снабжением армии, вернувшейся из Померании… Находил он и время, чтобы навестить царскую семью и сообщить Петру, что там все благополучно: «Имел я щастие быть в дому вашем и вкупе с домашними вашими веселиться» или: «Дети ваши обретаются в добром здравии, у которых я почасту бываю».[207]
Одно же из поручений князь выполнял с особенным удовольствием. 27 июня русский флот под командованием Петра одержал знаменитую победу у мыса Гангут. Петр поручает князю изготовить на Троицкой площади «хотя малые какие триумфальные ворота из дерев и протчаго». Меншиков знает: чем пышнее будет встреча победителей, тем больше будет доволен царь. Однако возможности у князя ограничены, и он предупреждает царя, что встречу, подобно той, что была в Москве по случаю Полтавской виктории, организовать нельзя «за оскудением мастеровых, однако ж по возможности управляемся». Он велел, чтобы на Адмиралтейской стороне к прибытию победителей «все улицы были вычищены, и, кто какие имеет картины или шпалеры, выставливали б на улицу перед своими домами и прочие всякие пристойные украшения чинили». Более всех старался украсить свой дворец сам светлейший. Нидерландский резидент де Би, подробно описавший торжества по поводу Гангутской победы, сообщает, что после официальной части встречи Меншиков пригласил «иностранных министров сесть в свою шлюпку и отвез их в свой дворец, где над водой устроена была великолепная триумфальная арка, драпированная дорогими коврами».[208] Полчаса спустя туда прибыл и царь. Началось пиршество с участием плененных во время сражения морских офицеров во главе с контр-адмиралом Эреншильдом.
Отправляясь в 1716 году за границу, Петр оставил Меншикову инструкцию, в которой поручал князю благоустройство столицы, чистку каналов вокруг Адмиралтейства, строительство дорог к Петербургу и Волхову, укрепление и выравнивание берега Невы, чтобы по нему удобно было тянуть суда, сооружение жилья для мастеровых, устройство фонтанов в Летнем саду. Но главная задача князя состояла в том, чтобы стеречь Кронштадт от возможного нападения шведского флота: «Паче всего надлежит доброе око иметь на Котлин остров, и как гавань, так и новую работу к Кроншлоту, тож и прочее укрепление учинить».[209]
Круг обязанностей Меншикова не ограничивался пунктами инструкции. Три месяца начавшегося 1716 года он провел в Ревеле (Таллине), где руководил сооружением гавани для стоянки военных кораблей. Сначала дело не клеилось. Предполагалось, что море от гавани будет отделено сваями. Но вот незадача: в январе наступила небывалая оттепель, по улицам Ревеля текли ручьи, а недостаточно толстый лед стал настолько рыхлым, что работать на нем было опасно. Вскоре и его унесло в море. «И ежели б я сам тут не был, – доносил светлейший царю 23 января, – никому б в том не поверил для того, что оной лед был толщиною в три четверти аршина, а пронесло в 5 или 6 часов». Наконец стали бить сваи, но и здесь строителей постигла неудача: бревна, вбитые в дно на три сажени, «выскакивали вон» подобно пробкам. Пришлось избрать новое место для гавани и устраивать ее иным способом: вместо свай на дно опускали огромные ящики, наполненные камнями.
Неспокойно жилось Меншикову в Ревеле. В январе из столицы пришло известие о серьезной болезни Дарьи Михайловны. Как помочь супруге? Медицинские познания князя позволяли ему от всех болезней рекомендовать единственное лекарство, нам уже известное, – «всегда веселость иметь». Не полагаясь на всесилие «веселости», светлейший прибегает к совету какого-то медицинского светила в Вене. Отправляя больной полученное «дохтурское мнение», он просит неукоснительно соблюдать предписания. Заочная консультация, однако, не понадобилась – ко времени ее получения супруга пришла «в прежнее здравие».
Между тем строительство гавани по новому способу спорилось, и Меншиков то и дело сообщал царю о ходе работ. Наконец 21 марта 1716 года он отправил царю донесение: «Положенная на меня здесь гаванная работа и цытадели, хотя с превеликими неусыпными трудами, как при сем приложенной априс (чертеж. – Н.П.) пространно под нумерами оказует, отправляется, благодарить Бога, изрядно».[210] Осталось опустить несколько ящиков, с чем, как полагал Меншиков, успешно справятся и без него. Сам он отправился в Петербург, чтобы не упустить летнего времени для строительных работ в новой столице, в летней резиденции царя – Петергофе и на Котлине-острове. Гаванью в Ревеле Меншиков остался настолько доволен, что не без хвастовства писал Петру, что она и ему, царю, покажется «угодной», если он ее увидит.
Петру, однако, не довелось увидеть гавань такой, какой ее оставил Меншиков. Сооружение не выдержало испытания на прочность во время необычайной силы шторма, разразившегося у Ревеля 9 и 10 ноября 1716 года. Семи из тридцати кораблей, стоявших на приколе, были нанесены повреждения, а два буря разбила в щепы. Разбитыми оказались и шесть ящиков с камнями. Извещая об этом Петра, Меншиков утешал его историческим примером: испанский король, получив известие о гибели во время бури трехсот кораблей, снаряженных против голландцев, будто бы изрек: «Я отправил оный флот против неприятеля, а не против Бога и элементу (стихии. – Н.П.)». Царя исторический пример не утешил. Кабинет-секретарь Алексей Васильевич Макаров даже не рискнул показать ему письмо Меншикова ни в день его получения, ни на следующий, ибо полагал, что «его царскому величеству не без печали будет». В ответе Петр не скрыл огорчения случившимся и считал виновником потери кораблей не Бога и случай, а небрежение: «Что при Ревеле учинилось, зело сожалею, а паче о том, для чего так нужное дело, а не крепко сделано и ящики полны не насыпаны (как сам пишешь), ибо крайнее б бедство было, ежели б флот пропал». Петр закончил письмо словами, свидетельствующими о его лучшей, чем Меншикова, осведомленности об изречении испанского короля: «А что пишете пример слово короля испанского, то правда, только вы позабыли написать конец его речи, что „имею еще другой флот в сундуках“».[211] Меншиков понял, что ссылаться на Бога и «элемент» уже не было резона, и вину возложил на адмирала Сиверса; он ограничился прикреплением кораблей к ящикам, а их надлежало, кроме того, поставить и на якоря. Ящики, даже если б они были наполнены доверху камнями, не могли «от такой силы устоять», – писал князь царю. Но и после этого князь не обрел покоя. Один из доброхотов светлейшего, узнав, что царь при возвращении изза границы, возможно, заглянет в Ревель, дал практический совет князю: «Не изволите ль господину генерал-майору Фандельдину отписать, чтоб он не инако доносил, как к вашей светлости писал», то есть чтобы Фандельдин твердо придерживался версии, сообщенной ранее Меншиковым Петру.[212] Успокоение к Александру Даниловичу пришло лишь после получения письма Петра Павловича Шафирова, отправленного из Амстердама 21 декабря 1716 года: «Сего дня его величеству исподволь донесено, в чем не без печали, однако ж умеренно и изволит о строении вновь попорченного писать сам к вашей светлости».
