Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь
И вдруг приказ — на базе нашего полка сформировать еще один такой же боевой полк. И, конечно же, не прекращая боевую работу.
Половина личного состава — лучшие летные экипажи, лучшие техники, механики, мотористы — ушли из эскадрильи.
— Что мы будем делать, с чего начнем, комиссар? — обратился я к Хренову.
Замполит подумал и говорит:
— Начнем с партийного собрания, там и решим.
Коммунисты, а их осталось меньше половины, возглавили дело, и мы в сверхрекордный срок без летных происшествий выполнили задачу — эскадрилья набралась сил и стала полнокровной.
Дела пошли своим чередом. Да ненадолго. Упразднили в эскадрилье замполитов. И Хренова забрали. Ушел он на повышение. Ясное дело, что повышение — это хорошо. А вот заместителей по политчасти в эскадрильях, думаю, сократили зря. До конца моей службы в эскадрилье еще не раз были трудности, и всегда, как это делал Хренов, я за помощью обращался к коммунистам. Это верное дело.
Родная эскадрилья... В нашем небольшом авиационном подразделении много орденоносцев. Шесть Героев Советского Союза. Пять летчиков и один штурман. Из десяти летчиков — пять Героев, согласитесь, много. Нигде не было написано, что и как нужно сделать, чтобы получить это высокое звание. И все же на войне такая мерка есть!
Эскадрилья хотя и маленькое авиационное подразделение, однако в нем за четыре года войны побывало много людей. Одни приходили надолго, другие — еще не успев освоиться, привыкнуть... погибали. Одни воевали лучше — их замечали и отмечали. Были и такие, что стояли в сторонке: пошлют на задание, он слетает, а нет — молчит. Разные люди, по-разному относились к делу. А на войне, где дело это кровью обагрено, жертв требует — не всякий решится вот так сразу сложить свою голову. Это говори гь легко о войне, что, мол, мы все храбрые, что нам и черт не страшен. Не всегда было так.
В каждой воинской части, в каждом подразделении люди отличаются по характеру, здоровью, трудолюбию, исполнительности. Верно, на войне одно из главных качеств — храбрость. Да ведь и та бывает и разумной, и безалаберной. Вот героев иногда называют бесстрашными. Правильно ли это? Думаю, нет. Что значит бесстрашный? Значит — не испытывающий страха. Это разве нормально? Нет. Храбрый — значит, мужественный, решительный! Вот это подходит. Таких в каждом коллективе не так уж много. Их замечают, к ним относятся с особым доверием, уважением, по ним равняются остальные.
Уважаемых людей в мирное время называют передовиками. Но вот парадокс. Я знал по довоенной службе людей, которых называли отличниками. А началась война, полилась кровь, и не все они показали себя доблестными защитниками Родины.
Безусловно, на десять летчиков первой эскадрильи пять Героев — это, так сказать, больше, чем норма. Но война шла четыре года, и эскадрилья несколько раз пополнялась летчиками. И не только пополнялась... Эх, если бы все были живы! Сколько было бы в нашей эскадрилье Героев!
Помню, перед войной мы, молодые лейтенанты, жили в казарме.
Портреты Героев Советского Союза были здесь на самом почетном месте. Смотрел я на них и думал: необыкновенные люди! Мне никогда и в голову не приходило представить себя рядом с ними.
В нашем сознании не всегда укладывается то, что уже произошло: событие нужно осмыслить. Вот и мы, молодые лейтенанты, получив высокие награды, никак не могли к ним привыкнуть. И не то чтобы выпячивали грудь колесом, а наоборот — стали стараться не попадать в гущу людей, особенно туда, где смотрят на награды с восхищением. Многие мои товарищи, получив ордена, стали буквально неузнаваемыми, у них появилась застенчивость, не свойственная им раньше. Мы стали думать, а как же себя вести в той или иной обстановке. В общем, старались делать все как можно лучше. Теперь-то могу откровенно оценить: и летать стал красивее. На партийных, на комсомольских собраниях мы не раз говорили на эту тему.
А потом стали гвардейцами... О, как мы дорожили тем, что завоевано кровью! Ничто никогда и нигде не может быть выше боевых наград.
Государственные награды не разбаловали нас. Наоборот, мы еще злее били врага. И опять не осталось незамеченным. Конец 1942 года, новые успехи на фронте, новые награды.
В это время командование предложило мне поехать в академию на учебу. Категорически отказался, решил воевать до самого последнего дня войны. Потом можно будет сесть за парту. А пока — за штурвал самолета. Так, и только так! Не иначе. Забегая наперед, скажу: изо всех 311 боевых вылетов 186 совершил уже после присвоения мне звания дважды Героя Советского Союза.
Учиться у всех, брать пример с опытных старших товарищей — всегда было моим правилом.
Многому я научился у начальника политотдела нашей дивизии полковника С. Я. Федорова. В самые трудные моменты он был рядом. Никогда не произносил зажигательных речей, а просто в качестве рядового штурмана летел вместе с нами на боевое задание. И этого было достаточно. Все в эскадрилье знали — с нами летит комиссар.
Полковник Федоров летал в бой, рисковал жизнью, хотя мог по своему служебному положению этого и не делать. Начальник политотдела понимал нас, рядовых солдат войны, и мы понимали его — раз он летит с нами, то это неспроста. Значит, трудно, сложно и одновременно очень важно то, что мы выполняем. Значит, надо добиться успеха во что бы то ни стало...
Мой экипаж летал с Федоровым с великим удовольствием. Полковник вел себя просто, и мы забывали, что у нас на борту высокий начальник. Перед полетом я обычно спрашивал:
— Товарищ полковник, кто будет командиром экипажа?
Ответ всегда был один:
— Вы командир, у вас больше опыта, я буду выполнять обязанности штурмана.
И выполнял их чрезвычайно аккуратно. Мои распоряжения в полете для него были законом.
Разве это не пример для подражания?
Такая вот была у меня, командира эскадрильи, учеба. Немало я перенимал и у своих товарищей, в родном экипаже, — у Сергея Куликова, Саши Панфилова, Леши Васильева.
Как жаль, что нашему дружному, спаянному экипажу не суждено было дойти до победы вместе. Первым выбыл из строя Сережа Куликов.
В один из зимних дней 1943 года мы собирались лететь на боевое задание. Все было готово к вылету. Я уже взобрался на крыло, чтобы сесть в кабину. Вдруг слышу крик:
— Помогите!
Быстро спускаюсь на землю и вижу: техники держат под руки потерявшего сознание штурмана Куликова.
Он давно чувствовал недомогание, но молчал. В последнее время у него почти совершенно пропал аппетит и появилась жажда. Сергей очень похудел, побледнел, но старался быть веселым и бодрым. Он всячески скрывал свою болезнь, а вот сейчас свалился.