Константин Сапожников - Солоневич
Во время прогулки Николай показал Солоневичам несколько приличных по эмигрантским понятиям квартир. Несмотря на старания «Ворона», братья к его предложениям отнеслись без энтузиазма и предпочли обосноваться на вилле «Спокойствие», принадлежавшей болгарину Доревскому. Она находилась в дачной местности Овча Купель, в пяти километрах от Софии, на улице Кирилла и Мефодия, 12. На эту виллу Солоневичи наткнулись случайно во время прогулки по окрестностям столицы. Не торгуясь, договорились с хозяином об аренде второго этажа за 1200 левов в месяц.
Ивану Николай Абрамов понравился: он говорил о своём советском прошлом без критического надрыва, признавал, что научился в Советском Союзе многим полезным вещам, в том числе искусству выживания в «трудных бытовых условиях, а иногда голода». Особенно тронули Солоневича эмоциональные слова Абрамова о том, что он не намерен отсиживаться за спиной отца: рано или поздно вернётся в СССР, чтобы работать во имя восстановления «Национальной России»!
В августе 1938 года, работая в Берлине над брошюрой «Четыре года», Иван вспоминал о «настоящем патриоте», симпатичном и энергичном Коле Абрамове. Для Ивана Солоневича он был одним из образцовых молодых русских, которые будут определять будущее России:
«Я очень внимательно всматривался в те немногие стальные ростки нашей молодёжи, которые пробрались сюда из Советской России, — мой сын, Андрюша Чернавин, Коля Абрамов — сын генерала Ф. Ф. Абрамова, и некоторые другие. Есть немецкий школьный анекдот: преподаватель говорит о словах Наполеона, обращённых к его египетской армии: „Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид“. Из класса, из тех мест, которые по-русски называются „Камчаткой“, раздаётся пренебрежительная реплика: „Ну, немцев на пирамиду не поймаешь“… Так вот, и эту молодёжь тоже не поймаешь ни на пирамиды, ни нашивки. Даже Коля Абрамов к генеральскому титулу своего отца относится весьма скептически. Андрюша с этими титулами, вероятно, и вовсе не сталкивался. Для Юры они не значат ровно ничего. Нужно считаться с фактами. Этих ребят в Советской России миллионов тридцать. Они, эти ребята, будут спрашивать в упор. Они будут очень суровыми экзаменаторами».
Впрочем, «стальные ростки» не нашли между собой общего языка. Николай Абрамов попытался сдружиться с Юрием. Тот не выразил желания к «товарищескому» сближению, заявив отцу, что «советский душок из Николая не выветрился». «Ворон» в долгу не остался. В агентурном отчёте о встрече с младшим Солоневичем он был категоричен в его оценке: «Юра производит на меня очень нехорошее впечатление, слишком похож на „хулигана-болтуна“»…
По болгарским законам лицензии на новые печатные органы выдавало Министерство внутренних дел. Фосс и Браунер обещали Солоневичу ускорить процедуру получения разрешения и нажать для этого на все «кнопки влияния». Стараться стоило: РОВС без больших усилий мог обзавестись ещё одной газетой для ведения антибольшевистской работы. Однако ведущие сотрудники «внутренней линии» в Софии переоценили свои силы: отказ следовал за отказом. Болгарские власти считали, что в стране и без того «переизбыток» русских эмигрантских изданий.
Поэтому Фосс предложил Солоневичу два варианта выхода из ситуации: выпускать его газету «приложением» к органу НТСНП «Голос труда» или использовать «Галлиполийский вестник», на что имелось согласие его издателя — генерала Зинкевича. Иван отказался и от того и от другого. Он хотел полной самостоятельности, собственной — полностью независимой — газеты. Делать её он собирался в основном «семейными силами», повторяя опыт отца с «Северо-Западной жизнью».
Ещё до прояснения вопроса со своей газетой Солоневич знал, где будет её печатать. Помог ему в этом деле давний знакомый Борис Калинников. Иван познакомился и сдружился с ним в Петербургском университете на рубеже 1912–1913 годов. В 1919 году Солоневичи вместе с семьёй Калинниковых перебирались в Киев. И вот — новая встреча — в Болгарии!
Именно к Калинникову направил свои стопы Иван. Старый друг, в общем-то, неплохо устроился. Он владел книжарницей — книжно-писчебумажным магазином «Зарница» на углу улиц Раковска и Гурко, куда эмигранты забегали поговорить, посплетничать, обменяться новостями, из-за чего «Зарницу» называли в быту «центробрёхом». Отчасти и сам хозяин книжарницы способствовал этому: его иронические реплики и меткие характеристики отдельных персонажей из эмиграции передавались из уст в уста.
Калинников уже слышал о приезде друга в Софию. После объятий и радостных восклицаний первое, о чём спросил его Иван, — о типографии: не мог бы Борис рекомендовать какую-либо из них, подходящую по местонахождению и тарифам, чтобы печатать газету на русском языке. Калинников словно ожидал этого вопроса. Он подошёл к телефону, набрал номер и произнёс вполголоса несколько слов. Вскоре, как по мановению волшебной палочки, на пороге «Зарницы» появился Всеволод Константинович Левашов[96], работавший метранпажем в типографии «Древне Болгария». Выяснилось, что он налаживал самостоятельное дело, взяв в аренду дышавшую на ладан типографию «Рахвира», которая располагалась на улице Цеслау (Веселец), 8. Что ж, повезло! Первого клиента искать не пришлось, пришёл сам…
Левашов понравился Солоневичу: в нём чувствовались серьёзность, ответственность, внутренняя основательность. Биография его по тем временам была стандартной: белый офицер, участник Гражданской войны. В Ленинграде во время «чисток» после убийства Кирова были репрессированы его родные. Куда-то в Сибирь были высланы мать и брат. Судьба их была покрыта мраком. Для Левашова эта неизвестность была источником глубоких душевных мук и страданий!
В начале знакомства Солоневич не мог предвидеть, что эта встреча свяжет его с Левашовым на всю жизнь. По натуре эти двое были диаметрально разными людьми. Но, как говорится, противоположности сходятся. Как писала впоследствии Т. Дубровская (жена Левашова), «благодаря высоким умственным качествам обоих различие их характеров отходило на десятый план. Их объединяла горячая любовь к родине и одинаково жертвенное служение ей»[97]. Левашов стал надёжным помощником Солоневича. Вспоминая о постановке газеты в Софии, Иван писал: «Только один человек, Всеволод Константинович Левашов, был совершенно уверен в успехе — гораздо больше, чем был уверен я сам. Он организовал типографскую часть, добыл кое-какие кредиты на бумагу, устроил дело с разрешением и вообще связал свою судьбу с судьбой нашего общего дела… без него газета не смогла бы начаться и не смогла бы существовать».
