Галина Артемьева - Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
Но та погоня была точно нужна. Как вполне определенный и ясный урок.
Мои грехи
Все свои школьные годы я привыкла после уроков — до самого вечера — оставаться дома одна. Все расходились на работу. И тетя Аня работала с моего второго класса. Ей нужно было заработать трудовой стаж для пенсии. Поэтому я (как многие другие дети) приходила домой, отпирая дверь своим ключом, обедала, делала уроки.
Мне доверяли. Я казалась вполне разумным вменяемым человеком. И вот только сейчас я расскажу о двух своих грехах, которые совершала дома в одиночестве.
Один грех я вполне могу объяснить.
Меня заставляли есть.
Предшествующее поколение настрадалось во время войн и связанных с ними голодом настолько, что главным благом жизни считало еду.
Их очень даже можно понять. Настоящий (не ради диеты) голод — это самая реальная беспощадная пытка. Человек, испытавший подлинный голод, помнит о нем всю жизнь. И если даже очень и очень сыт, станет кормить гостя или ребенка с особым тщанием. И при этом любоваться, как тот ест.
Я испытала на себе этот процесс!
Вот я ем.
С неохотой, через силу. Можно даже сказать, давлюсь. А рядом сидит со сладкой улыбкой моя тетечка и своей чистой вилочкой пододвигает на моей тарелке кусочки получше. Просто чтобы я не пропустила, обратила на них свое пристальное внимание.
И попробуй не съешь!
Это же будет горе! Страх и ужас!
То есть — я запросто могу начать пухнуть от голода, если откажусь съесть последний кусочек тушеного мяса — мягенького, без жилок!
Был и еще упрек: «Я целый день стояла у плиты ради тебя, а ты…»
Приходилось смиряться. Давиться и глотать. Ради спасения собственной жизни и чтобы не подводить любящего человека.
Но для себя я делала выводы. Давала себе обещания насчет еды.
Знаете, все проходят через мечты на тему «Вот подождите! Вот я вырасту!..»
Очень много проектов по поводу моего вырастания было связано именно с едой.
Ну, во-первых: я никогда не буду есть больше, чем мне хочется.
Во-вторых: я никогда не буду заставлять своих детей есть. Не сяду вот так вот с вилочкой и не стану запихивать им в рот куски, когда видно же, что они уже не могут.
В-третьих, я никогда-никогда-никогда не буду есть суп!
С супами моего детства связано много печальных историй. Я их не любила. Особенно в детском саду. Ну — они были там невкусные и некрасивые. Быстро остывали, и белые круги жира плавали на поверхности. Гадость!
А воспитательницы на меня злились и оставляли за столом, пока я все не доем. Бывало, даже наказывали, не брали на прогулку. И я сидела одна и роняла детские слезы в тарелку с ненавистной жижей.
Думаете — доедала? Нет! Ни за что! Это было просто невозможно. Почему я должна запихивать в себя этот белый жир? За что? Что я такого сделала?
И вообще — зачем супы?
А когда я пошла в школу, начался новый этап.
Газ мне включать не разрешалось. Но меня все равно ждал теплый обед. Суп — в термосе. А второе — в укутанной полотенцами и одеялами сковородке.
Cуп пропитывался запахом пробки от термоса. Есть его возможным не представлялось. Он вонял. И я совершала преступление, прекрасно понимая, что поступаю очень плохо. Я выливала содержимое термоса в унитаз.
Я была сознательным членом общества. Я понимала, сколько в мире голодных детей, которые были бы счастливы съесть этот любовно приготовленный для меня суп. Но где эти дети? Не доедешь, не доскачешь… Суп отправлялся в унитаз.
Таковы были правила игры. Если бы я честно оставила суп нетронутым, разразилась бы трагедия. Точно говорю: пробовала жить по-честному пару раз. Просьбы не оставлять мне суп в термосе ни к чему не приводили… Вот я и… Приспособилась…
И каждый раз, выливая суп, я давала себе слово: вырасту — супы ни-ни. Их не будет в моей жизни. Должна сказать, что много лет я следовала этому обещанию!
Второй же грех — до сих пор мне самой не понятен. Пишу о нем исключительно ради того, чтобы кого-то предупредить: в раннем подростковом возрасте ребенок в очень многих вещах совершенно не может отдавать себе отчет и действует бессознательно.
Итак. Я возвращалась домой из школы, чувствуя огромную усталость. Мне совсем не хотелось есть. Мне совсем не хотелось спать. Я чувствовала опустошение. Я была приучена к нескольким главным правилам возвращения домой: первое — сменить обувь, на улице грязно; второе — вымыть руки и лицо; третье — снять школьную форму и повесить ее на вешалку в шкаф, чтобы она не помялась.
Дальше полагалось пообедать.
Я не делала ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого…
Я шла на кухню и зажигала газ. Потом я ставила на огонь пустую жестяную банку из-под консервов и «производила химические опыты». Пишу в кавычках, потому что просто не знаю, как иначе назвать то, что я творила. Я наливала в банку, например, одеколон, сыпала соль, сахар, кидала туда куски гуталина, какую-нибудь пластмассовую штуковину — все, что в голову придет. И смотрела, что будет.
Иногда не происходило ничего. Ну, просто жидкость закипала, шипела, бурлила, шел пар… И все.
Но чаще… Чаще полыхмякало так, что мама не горюй! Буквально до потолка могло подняться пламя. Оно поднималось, вспыхивало и опадало. К счастью. Вообще-то после первого такого вспыхивания я стала подстраховыватья: ставила рядом с собой полный чайник. Предполагалось, что я затушу водой из чайника начавшийся пожар.
То есть — какие-то остатки разума все же сохранялись в моей взрослеющей голове. В остальном — чистое безумие. Мне, во-первых, надо было смотреть на огонь. А во-вторых, было интересно, какие именно ингридиенты приводят к наиболее интенсивному вспыхиванию.
Несколько раз пламя, поднимаясь высоко, лизало потолок, оставляя на нем следы копоти. Но, видимо, горючих веществ в моих банках оказывалось слишком мало. До пожара дело не дошло. Сейчас понимаю — чудом! Самым настоящим чудом. Могло запросто разгореться.
Что интересно: иной раз кто-нибудь из теть поднимал голову к потолку и произносил задумчиво:
— Надо бы кухню побелить! Потолок почернел весь, закоптился.
И ни разу это их не удивило, не насторожило.
Странно.
…Насмотревшись на огонь, я приходила в себя, обретала какие-то новые силы. Вот с этими новыми силами я начинала жить, как полагается: разувалась, убирала следы своих опытов, тщательно мыла руки и лицо, переодевалась в домашнее…
И продолжалась эта история года два, если не больше!
В тринадцать лет я вдруг потеряла интерес к подобным действиям. И усталость после школы не так уже проявлялась. Все вошло в свое русло.
