Павел Басинский - Горький
„Ты это, Господи?“ — вспыхнул в душе Ильи яркий вопрос.
Холодный ужас дрожью пробежал по телу его; охваченный предчувствием чего-то страшного, он оторвался от стены и торопливыми шагами, спотыкаясь, пошел в город, боясь оглянуться, плотно прижимая руки свои к телу».
С этого момента Илья подсознательно задумал «убийство Бога». Но где Бог? И вот — опять же подсознательно — он решился на убийство менялы Полуэктова, который воплотил в себе все самое грязное в этом мире. Убив Полуэктова, Лунев и в самом деле убил Бога в себе. Не может пройти безнаказанным такой тяжкий грех, если останется без покаяния. После убийства Илье думать «уже не хотелось ни о чем: грудь его была полна в этот час холодной бесконечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в небе, там, где раньше чувствовал Бога».
Итак, «Бог умер». Но «убийство Бога» не стало для Ильи актом дерзкого человеческого вызова небесам. Оно обернулось «грязным» убийством «с ограблением». Мерзостью.
В конце романа Лунев разбивает себе голову о стену. Это очень символический жест. Для Пешкова он означал один из тупиков его «умствований», из которого он когда-то отправился в странствие по Руси — новое странствие.
Каины и Артемы
После Помяловского и Достоевского никто из русских писателей не предложил такой обширной панорамы зла, как Горький. Плотность зла на условную квадратную единицу его текстов столь высока, что оно порой как бы материализуется и приобретает «предметный» характер: пекарня («Коновалов», «Двадцать шесть и одна»), ночлежка («Бывшие люди», «На дне»), публичный дом («Васька Красный»), тюрьма («Тюрьма», «Букоемов, Карп Иванович»), купеческое собрание («Фома Гордеев»), целая деревня («Вывод», «Дед Архип и Ленька»), целый город («Город Желтого Дьявола»), даже целая страна («Прекрасная Франция»).
В то же время добро в мире Горького часто оборачивается иллюзией, после утраты которой жизнь оказывается еще страшнее («Двадцать шесть и одна», образ Луки в «На дне»).
«Даже при относительно беглом знакомстве с их произведениями читателю не трудно увидеть, что обоим им (Ницше и Горькому. — П. Б.) глубоко присуще восприятие действительной, реальной жизни, как процесса безжалостного, жестокого и глубоко безнравственного…» — написал критик Михаил Гельрот.
С этим нельзя окончательно согласиться. В ранних своих рассказах, таких, как «Однажды осенью», «Дело с застежками», «Сон Коли», «Емельян Пиляй», «Коновалов», повести «Горемыка Павел» Горький пытался найти светлое начало в «погибших созданиях», от себя и от своих героев взывал к сочувствию и выступал против попыток унизить и оскорбить «маленького человека», что особенно ярко проявилось в страшном рассказе «Скуки ради».
Но как художник, особенно в ранний период творчества, Горький не избежал ницшевского эстетизма, включающего в себя любование силой как «внеморальным» феноменом. Это ясно видно в таких рассказах, как «Макар Чудра», «На плотах», «Мальва» и некоторых других.
Челкаш отдает деньги Гавриле не потому, что жалеет несчастного парня. Ему отвратительно его унижение, он ему эстетически «неприятен».
Красавец и силач Артем (рассказ «Каин и Артем») из чувства благодарности пожалел бедного еврея Каина, взяв его под свою защиту. Но в конечном итоге натура Артема восстала против всего этого. В жалости к слабому, одинокому, беззащитному существу он почувствовал «опасность отвращения от жизни».
Однажды он все-таки отказал бедному еврею Каину в своей защите.
«— И я тебе должен сказать, что больше я — не могу…
— Что? Что не можете?
— Ничего! Не могу! Противно мне… Не мое это дело… — вздохнув, сказал Артем.
— Что же? Не ваше дело — что?
— Всё, это… ты и — всё!.. Не хочу я больше тебя знать, потому — не мое это дело.
Каин съежился, точно его ударили.
— И, ежели тебя обидят, ты ко мне не иди и не жалуйся мне… я в защиту не пойду. Понимаешь? Нельзя мне это…
Каин молчал, как мертвый.
Артем, выговорив свои слова, свободно вздохнул и продолжал яснее и более связно:
— За то, что ты меня тогда пожалел, я могу тебе заплатить. Сколько надо? Скажи — и получи. А жалеть тебя я не могу. Нет во мне этого… я только ломал себя, — притворялся. Думал — жалею, ан выходит — так это, один обман. Совсем я не могу жалеть.
— Потому что я — жид? — тихо спросил Каин.
Артем сбоку посмотрел на него и сказал:
— Что — жид? Мы все — жиды перед Господом…
— Так почему?
— Да не могу! Понимаешь, нет у меня жалости к тебе… Ни к кому нет… Ты это пойми…»
Отношение Горького к евреям хорошо известно. Он с гневом описал еврейский погром в Нижнем Новгороде. Активно участвовал в защите евреев во время русско-германской войны (сборник «Щит»[11], который вышел в 1915 году во многом благодаря ему). Написал несколько интересных статей о евреях, в которых не просто возвысил этот народ, но объявил его родоначальником идеи социализма, что в то время было высшим комплиментом. Наконец, Горький помог 12 еврейским писателям во главе с видным сионистом, поэтом X. Н. Бяликом в 1921–1922 годах выехать из Советской России в Палестину. Таким образом, именно Горький стоял у истоков «исхода» русских евреев в Землю обетованную.
В 1986 году в Израиле вышел солидный сборник на русском языке «Горький и еврейский вопрос». Его авторы-составители Михаил (Мелех) Агурский и Маргарита Шкловская пишут в предисловии: «Вряд ли найдется русский культурный или общественный деятель XX века, который бы в такой мере, как Максим Горький, был знаком с еврейскими проблемами, с еврейскими культурными ценностями, еврейской историей, политическими и духовными исканиями еврейского народа».
В 1906 году, находясь в Нью-Йорке, Горький выступил на еврейском митинге с речью, затем опубликованной под названием «О евреях». Вместе со статьей «О „Бунде“» и очерком «Погром» она вышла в том же году в отдельной книге Горького, посвященной еврейскому вопросу. В этой речи Горький сказал:
«В продолжение всего тяжелого пути человечества к прогрессу, к свету, на всех этапах утомительного пути еврей стоял живым протестом, исследователем. Он всегда был тем маяком, на котором гордо и высоко разгорался над всем миром неослабный протест против всего грязного, всего низкого в человеческой жизни, против грубых актов насилия человека над человеком, против отвратительной пошлости духовного невежества». И т. д.
По мнению Горького, евреи — это движители истории, «дрожжи», без которых невозможен исторический прогресс. Евреи те самые любимые им «идеалисты», которые не признают косного материализма.
