Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем
Вечером Андрей пришел в наш с Лилей номер, принес водки, повесил на пуговичку своей пижамы табличку с надписью на английском: «Прошу меня не беспокоить». Выпил водки, хотел сесть на пуфик, получилось — мимо. Андрей хохотал, взял меня за руку и посадил рядом с собой на роскошный ковер.
Лиля смеется:
— Какой у нас замечательный столик получился!
Всю ночь просидели вокруг пуфика-столика. Андрей нежно ко мне относился. Отчего так? Цейлон!!! Это все он!
Лиля взяла с собой кинокамеру и будет снимать фильм о нашем путешествии». (До сих пор Лиля хранит ту пленку. Жаль, что ее никто, кроме нас с Андреем и Яши Сегеля, не видел.)
«…Премьера «Иванова детства». Мы с Андреем встречаем гостей. Они подъезжают в красивых машинах… Чем-то смущенные… Много репортеров, вспышки слепят…
Подошла Бандаранаике[10], маленькая и очень скромная, подала узкую, прохладную руку, слабо пожала мою, словно у нее не было сил, потом сняла один из своих браслетов и надела на мою руку. Я даже не успела поблагодарить ее: она легким шагом удалилась во дворец, где должна была проходить наша премьера.
Андрей попросил меня выступить перед началом фильма. Ласково попросил, вселил в меня вдохновение, и «слово» мое — получилось. Андрей хвалил меня.
— А ты всегда со мною так говори, и все у меня будет получаться, — сказала я.
— Мне бы очень хотелось говорить с тобой так, но не всегда удается, — ответил Андрей и добавил: — Сложные мы, ух, какие сложные…
Фильм «Иваново детство» шел на английском языке — так интересно!
Утром — газеты с хорошими отзывами о фильме и о нас.
Днем ни минуты свободного времени. От усталости и жары хочется плакать. Зато вечером — потрясающе!
Как легко сейчас с Андреем, как хорошо!
Пошли с ним в бар. Он находился под первым этажом нашего отеля: огромная, прохладная зала. Уже тогда здесь была цветомузыка, и в этом огромном пространстве танцевало множество тоненьких людей; если в Индии почти все толстые, то здесь, на Цейлоне, — хрупкие, легкие.
Мы с Андреем тоже танцевали.
— Ты меня любишь? — вдруг спросил Андрей.
— Люблю.
— Но не так, как мне бы хотелось.
— А ты меня любишь?
— Да. И так, как хотелось бы тебе.
Я очень смутилась. И непонятно почему спросила, нельзя было так спрашивать, но спросила:
— А Ирму ты любишь? А своего сына Сенечку?
— И Ирму люблю, и Сенечку! Ты ведь Пашу Арсенова любишь? И Андрона? Ты ведь влюблена в него? В Андрона?
Я была в фиолетовом платье, волосы ниже плеч.
Андрей остановил наш танец:
— Знаешь, когда мы будем ехать в машине, пожалуйста, положи ко мне на плечо свою голову или на грудь, а лучше на колени. Мне будет очень приятно.
— Но лежа на коленках, я не увижу Цейлона.
— Да, действительно. Тогда обнимай меня, а я тебя.
— Хорошо, — тихо ответила я.
Он улыбнулся. Лучи — красные, синие, оранжевые — меняли наши лица.
Андрей отвел меня в свободный уголок.
— Помнишь, что я тебе сказал в Равенне у Данте?
— Да.
— Скажи.
— Мы счастливы! Ты знаешь об этом?
Долго мы смотрели друг на друга.
— Я люблю с тобой целоваться, — сказал он.
— И я.
Не знаю, сколько времени мы целовались… Это было забвение.
Мы вернулись в ресторан, где наши уже заканчивали ужин. Никто нас не спросил: «Ну, где же вы?» Все были тактичны.
Павел Филиппович Новиков сказал:
— Завтра поедем в Канди. Дорога длинная. Надо отдохнуть.
Но отдыхать совсем не хотелось. Андрюша спросил:
— А можно я возьму ужин, свой и Валин, в номер и отужинаю у девочек? И Валя есть хочет.
Зархи, обычно молчаливый, сказал:
— Ну, это понятно».
Из дневника
«Утро. Едем в Канди. Вот забота появилась — что бы надеть такое, чтоб нравилось Андрею. Надеваю юбку в складку цвета перванш, в белый крупный горох, кофточку из белого шитья, сандалии белые, в огромный серебряный горох, и красную, тонкого шелка косыночку (косыночка совсем маленькая, так что не закрывает моих длинных волос). Господи, какое это для меня мученье! В душе я — хиппи, и все эти переодевания доставляют мне лишние хлопоты. Мученье, да и только.
Лиля, как всегда, элегантна. Уже успела постоять на голове. Уже успела заснять из окна заклинателя змей: он на желтом песке у кромки океана с дудочкой напевает что-то своей змеюшке, а она, красавица, подымается во весь свой рост под ритм музыки.
Вбегает к нам Андрей, очень доволен нашим видом. И сам неотразим в бледно-голубых джинсах и яркой майке. Видит камеру в руках у Лили, хватает камеру и кричит:
— Ложись!
Лилька — в свое ложе, я в — свое. Хохочем!
Андрей «расстреливает» нас.
— Трр-трах-дрр…
А сам в это время снимает нас причудливой панорамой.
— Какие же мы счастливые, кто бы знал, — вдруг сказал он без тени иронии.
Усаживаемся в огромный, открытый лимузин. Лиля, Андрей и я — сзади. Александр Григорьевич Зархи — впереди, снимает свои парадные туфли, надевает домашние тапочки, — он и в самолетах делал так же.
Андрей смотрит на меня.
— Помню, — говорю я.
— Я хочу, чтобы ты не только помнила, а очень хотела приблизиться ко мне, — сказал он тихо и улыбнулся ослепительной улыбкой.
Я почему-то медленным движением, словно слышу русский напев, отчего-то краснея, кладу свою голову на плечо и так же медленно обнимаю его двумя руками. Лилька открыла и без того огромные, в пол-лица глаза, теперь они заняли все лицо, — но смолчала.
Обернулись и Зархи, и шофер. На их лицах недоумение.
Молоденький шофер подмигнул нам, и покатили мы в древнейший Канди, через джунгли — в сердце Цейлона.
Гена, наш гид из «Совэкспортфильма», и П. Ф. Новиков сидели в средних креслах большущего лимузина. Гена стал рассказывать нам о Цейлоне.
— Рай, — говорю я, а сама все обнимаю Андрея.
И тогда медленно поворачиваются к нам Гена и Павел Филиппович.
Я так сказала, что самой стало смешно: то ли Цейлон — рай, то ли мое положение на плече Андрея. Тут же засмеялась, и все подхватили мой счастливый смех.
Вдруг посреди дороги большая кокосовая гора: хочешь объезжай, хочешь — покупай кокос и пей. Гена остановил машину. Андрей разбил орех и дал мне попить кокосового молока.
— Только загадай желание, — сказал он.
— А я загадала.
— Скажи какое?
— Тогда оно не исполнится.
— Да… но все равно, ты не то желание загадала.
— Мне кажется — то.
— Тогда чудесно, тогда хорошо.
А Лиля снимала нас».
16
