Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни
Мария происходила из крестьянского рода, «здорового и неиспорченного», как писал ее сын Туре. Она любила землю и жизнь на природе и всегда с удовольствием вспоминала свое детство:
«Девчонкой я пять лет пасла скот, и это были самые счастливые дни в моей жизни. Иногда, когда день выдавался знойным и мы останавливались, я лежала в теплом, выжженном солнцем болоте, часто с натертыми пятками, утопая в бездонных мхах, мягче которых нет ничего на земле. Тогда самых мягких! Я всматривалась в летнее небо, в эту эмалевую твердь, столь ослепительно синее, что я была вынуждена сощурить глаза. Там, за эмалевым куполом, был Бог и множество ангелов, они ничего не делали с моей черной коровой, с бубенчиком на шее, у которой не хватало терпения ждать других. Иных забот у меня не было».[122]
И предложение Гамсуна переехать в деревню навсегда и купить там усадьбу пришлось ей по душе.
Дом решено было искать на родине Кнута — в Нурланне. Весной 1911 года супруги едут в Хамарёй — и им везет. В полумиле от Гамсунда, хутора отца Гамсуна, продавалась усадьба Скугхейм — Лесной дом, — которую за 6 тысяч крон Кнут и Мария купили в тот же день, как увидели.
С этой покупки начинается новый период жизни или, вернее, новая жизнь писателя: он становится крестьянином.
Свое отношение к жизни на земле Гамсун выразил и в своих романах, и в программных статьях — в частности в написанном в 1918 году «Письме крестьянину»:
«Забери свою дочь из города! Да, забери, хотя ты и потратил деньги на ее обучение в средней школе и в торговом училище, все равно — забери ее домой. Здесь она лишняя, а в деревне она нужнее: в городе она надрывается ради каких-нибудь пятидесяти или ста крон, блекнет и чахнет; верни ее снова в родную усадьбу и к здоровой жизни.
Лишь у немногих крестьянских девушек есть подлинная коммерческая жилка, которым, может быть, и стоит покидать деревню, но давно стало правилом, что, подрастая, все дочери уезжают. Помощницу по хозяйству в твоих родных местах ни за какие деньги не сыщешь, а дочери твои уехали из дома, это стало „хорошим тоном“, модой, поветрием. Крестьянин, и твою дочь захватило это ужасное заблуждение!
Тебе кажется, что она похожа на благородную даму, когда стоит за прилавком и, постукивая ножницами, отрезает кусок материи. Самой ей тоже так кажется. А может, ей доведется сидеть за кассой, получать деньги, накалывать чеки на металлический стержень и наслаждаться чувством: вот какой настоящей Дамой сподобилась стать наша малышка Ханна.
Только она глубоко заблуждается, ничего она не достигла. У нее были хорошие задатки, но она их растеряла. Она могла бы работать по дому, в саду или в огороде, ухаживать за скотиной, но она уехала в город, „выучилась“ и за ничтожное жалованье обосновалась за прилавком. Вот там и стоит теперь наша Ханна, с каждым месяцем теряя свою природную красоту, напялив жесткий корсет, в туфлях на высоких каблуках — настоящая кукла, набитая опилками.
Забери ее домой. Пусть наденет простую одежду, в которой можно свободно двигаться, без труда наклоняться, напомни ей, что руки человеку даны, чтобы ими что-то делать. Пусть она снова вспомнит о коровьих сосках, вязальных спицах, о том, как держать мотыгу. Пусть не стыдится простой деревенской работы, парень из соседней усадьбы увидит, какой трудолюбивой снова стала Ханна, и надумает взять ее в жены.
Позднее она поймет, насколько лучше быть достойной хозяйкой в своей усадьбе, нежели метаться по мелочной лавке, обслуживая покупателей. Она улыбнется, вспомнив свое „образование“, и развеселится еще больше, вспомнив покупателей, надутых городских дам, со всем их жеманством, притворством, пустословием.
Возвратись к земле, Ханна, милая! Сейчас весна, и отцу так нужна помощь твоих рук. Не бойся заняться немного и мужской работой, когда это необходимо. Женщины такие же прекрасные, как и ты, выполняли такую работу и раньше. В долине Ред-Ривер нам нередко доводилось видеть женщин, работающих на тракторе. Мы обратили особое внимание на одну из них среди моря пшеницы, где день за днем она покоряла эти безбрежные равнины. Однажды, когда наши машины поравнялись, она сошла с трактора и подошла к нам, у нее потерялся раздвижной гаечный ключ. Она была молодая загорелая женщина, на голове у нее была надета мужская шляпа с невероятно широкими полями; раньше она была учительницей в маленьком городке, потом вышла замуж за соседского фермера и теперь помогает мужу в работе. Разговаривали мы недолго, она одолжила гаечный ключ и пошла к своему трактору.
Так вернись же домой, Ханна, милая! Твои родные края зовут тебя. Ты еще не забыла, как красиво у тебя дома? Родные места всегда красивы. Любовь к Родине проявляется в малом, в любви к родному очагу. Коровы и овцы у вас такие ухоженные и упитанные, у дома деревца, скамейка, дорожки и тропки в полях, сарай, кот и петух. Усталая, ты так сладко засыпаешь вечером и встаешь так хорошо отдохнувшая утром. Здесь сколько угодно молока и дров, чтобы топить печь.
В городе у тебя с этим туго.
И еще. В городе ты лишняя. А здесь нужна. Природные горожанки не приспособлены для крестьянской работы. В городе слишком большой спрос на такие мансарды, в одной из которых ты живешь, на пищу, которую ты употребляешь, на то рабочее место, которое ты занимаешь.
А в то же время ты нужна дома, в родной усадьбе. Если ты сейчас вернешься домой, ты осчастливишь своих родителей. Это пойдет на пользу тебе, и душе твоей, и телу».[123]
Так Гамсун и стал жить — в родной усадьбе, в доме, который собирался оставить детям. Он всегда хотел, чтобы у его потомков было родовое гнездо, куда они могли возвращаться. Он хотел возделывать землю, иметь собственный сад и лес, реку, в которой бы водилась хорошая рыба, — и, наконец, получил все это, заплатив за обретенное богатство пятьюдесятью годами тяжелого труда.
За дело он принялся с небывалой энергией, сам принимал участие в работах в лесу, на полях и, конечно, в доме.
Мебель (очень хорошая, в стиле ампир) для будущего дома была куплена еще задолго до свадьбы и до поры до времени хранилась на складе в Кристиании.
Особенно дорога Марии была кровать:
«Я часто вспоминаю свою старую кровать. Теперь я понимаю, что она была очень важна в моей жизни. Кровать из красного дерева, парная кровать из рук своего творца. Мы с Кнутом купили обе кровати в 1909 году, когда собирались пожениться. Точнее, покупал он, а я была счастливым свидетелем этой покупки. Так, покупка по случаю, в магазинчике на Театергатен. Кнут хмурился: какого черта! Театр был для него худшим из всего существующего. И все же нам повезло: кровати оказались совершенно новыми, их заказала молодая пара, которая перед свадьбой передумала и отказалась от покупки. Кровати выставили на продажу за полцены.
