Владимир Кравченко - Через три океана
Относительно угля получились следующие сведения: на "Олеге" и на "Жемчуге" осталось его на переход в 1300 миль при экономическом ходе, на "Авроре" несколько больше, но при этом нужно было принять во внимание, что благодаря громадным пробоинам, зиявшим в трубах, расход угля чрезвычайно увеличился против нормы.
Самые большие повреждения по корпусу судна были на флагманском корабле "Олег". Много крупных пробоин, затоплено несколько отделений.[86] Вследствие какого-то повреждения в цилиндре, а также оттого, что временную заделку пробоин срывало волной, "Олег" уже не мог дать своего прежнего хода. Зато наш крейсер, не защищенный, как "Олег", барбетами и казематными броневыми башнями, понес гораздо большие потери людьми и орудиями.[87] Из числа пострадавших на "Авроре" 99 человек - 57 приходилось на комендоров и орудийную прислугу.
По приведении в известность потерь, повреждений и количества угля, адмирал запросил мнения командиров о том, куда идти. Для большинства аврорцев продолжение курса SW и утром явилось новостью. Опросив офицеров, Небольсин передал по семафору мнение "Авроры" о том, что надо в ближайшую же ночь попытаться форсированным ходом проскочить Цусимский пролив; пока же просил позволения прекратить пары в лишних котлах, чтобы сберечь силы машинной и кочегарной команд. Что заявили командиры остальных двух судов, не знаю.[88] Отряд пока продолжал двигаться прежним курсом, самым малым ходом, стараясь на тихой воде, пока не засвежело, заделать пробоины. Сигнальщики внимательно следили за горизонтом: ожидалось появление наших броненосцев, которых мы видели отступающими на юг. Сидя в кресле на шканцах, командир отдавал приказания. В исполнение обязанностей старшего офицера вступил лейтенант Прохоров.
Пока все это происходило наверху, я занялся своим делом. Работы предстояло много. Прежде всего, надо было разместить раненых поудобнее, выбрать места более прохладные и светлые, переменить тюфяки, залитые кровью, вымыть раненых, переодеть в чистое белье, организовать постоянный уход и наблюдение за ними. Для этого было отряжено 15 человек санитарного отряда; им было поручено измерять температуру два раза в день, поить, кормить раненых. Помогали и свободные от службы товарищи. Наскоро были сооружены временные деревянные нары в батарейной палубе. Для раненых имелись постоянно под рукой горячий чай, кофе, холодное питье. Лазаретные и кают-компанейские запасы клюквенного и лимонного экстрактов, коньяку, рому, красного вина, консервированного молока щедро расходовались. Более тяжелым пришлось назначить легкую диету: бульон, молоко, кисель, яйца. Всюду шла деятельная очистка от кровяных пятен. Окровавленные вещи выбрасывались прямо за борт, [но] все-таки уже в конце суток трупный запах стал давать себя почувствовать. Раненые вели себя поразительно терпеливо. Повязки держались хорошо, некоторые промокли. Во время обхода я заглянул в каюту Лосева, поглядел на Евгения Романовича, лицо которого приняло уже строгое, спокойное выражение. Составив список раненых и назначив, кого брать первыми, я приступил к перевязкам. Началась наша настоящая медицинская работа.
Сейчас же я встретился с вопросом, к чему надо прежде всего приступить. Если мы будем прорываться ночью, то не стоило предпринимать каких-нибудь больших операций и удалять глубоко лежавшие осколки, а просто сменить повязки, перевязав кровоточившие сосуды. Если же мы намерены идти на юг, то ранами можно заняться основательнее, как в мирное время. Я посылал несколько раз узнавать, в чем дело, выходил сам, и так и не мог добиться толку. Никто не знал, что предпримет дальше адмирал.
Часов около десяти утра на центральный перевязочный пункт стали доноситься отдаленные выстрелы. Очевидно, с севера догонял нас с боем наш броненосный отряд. Это для всех настолько не было неожиданностью, что мы отнеслись к этому совершенно апатично, продолжали работу, как ни в чем не бывало, разве только с еще более серьезными лицами. На этот раз мы даже и не старались узнать, в чем дело. Через полчаса кто-то, однако, принес известие, что наверху к пробоинам в трубах стараются приделать железные листы. Они-то своим хлопаньем и производили полное впечатление глухой отдаленной пальбы.
Общий характер ранений состоял в рваных ранах самой неправильной формы, различной величины, с краями, большей частью ушибленными и обожженными. Гораздо сильнее раны были обожжены внутри. Обрывки тканей одежды приходилось вытаскивать черными, обгоревшими, мышцы крошились на отдельные волокна. Впрочем, ожоги ран имели и свою хорошую сторону - загрязненные раны обеззараживались до некоторой степени, кровотечение из мелких сосудов останавливалось благодаря прижиганию. Ранения были нанесены осколками снарядов или борта и увлекаемыми по дороге различными металлическими частями судна: кусками чугуна, стали, меди. Немногие были ранены осколками деревянной палубы или иллюминаторного стекла. Разрушения в теле были варварские; осколки, ведь, не походили на гладкие пули, делали большие карманы, громадные, сильно развороченные выходные отверстия. Было много открытых осколочных переломов черепа и других костей. После очистки раны, удаления обрывков одежды, горелых частей, перевязки кровоточивших сосудов отыскивались костные и металлические осколки. Материал употреблялся стерилизованный. Несколько человек, смертельно раненных, производили тяжелое впечатление. Сквозная рана таза у матроса Колобова, кончавшаяся огромным развороченным отверстием у крестца, требовала не одной, а двух перевязок в день. У Ляшенко было огнестрельное повреждение позвоночного столба, паралич конечностей; у Морозова - две крошечные ранки в области живота, которые в дальнейшем должны были неминуемо вызвать воспаление брюшины.
Штаб-барабанщик Ледяев из десяти ран имел две в голову с переломом черепа. Во время перевязки он стонал:
- За что, за что? Что я им сделал? Я, ведь, не стрелял.
Кто-то из его раненных товарищей заметил:
- А зачем барабанил? Сам поднял артиллерийскую тревогу, а теперь жалуешься.
Бедный Ледяев должен был согласиться с этим. Впоследствии у него развились явления острого психоза: днем и ночью ему грезилась грозная картина боя, перевертывавшиеся броненосцы, адмиралы Макаров и Рожественский; он вскакивал, начинал метаться, буйствовать, потом стихал, пел "Христос Воскресе"; его пришлось держать в горячечной рубахе.
Я не стану вдаваться в подробности других ранений, представлявших специальный интерес, упомяну лишь о двух тяжелых ранах голени у мичмана Яковлева, малейшее неблагоприятное течение которых угрожало вызвать ампутацию. Тяжело был ранен в бок князь Путятин. К чести аврорцев я должен прибавить, что многие считали свои иногда даже тяжелые ранения пустяками и, видя массу работы на перевязочном пункте, не хотели идти на перевязку. "И так, мол, пройдет!" Таких пришлось на другой день высвистывать отдельной дудкой с вахты.
