Пол Догерти - Александр Великий
Однократный прием мышьяка может вызвать продолжительную и фатальную болезнь. Один из наиболее известных примеров – самоубийство герцога де Праслина, который намеренно принял в среду 18 августа 1847 года дозу мышьяка. Точное время приема яда установить не удалось, однако первые симптомы проявились в 10 часов вечера. Симптомы обычные: рвота, после чего в течение нескольких последующих дней диарея, обмороки и чрезвычайно слабый пульс. В пятницу отмечалась ремиссия, однако при этом очень холодные конечности, слабая и прерывистая работа сердца, депрессия. В субботу появились слабая лихорадка без боли в животе, рвота, диарея; в этот день не было оттока урины. В субботу больной жаловался на сильное стеснение в горле и боль при глотании; отмечалась сильная жажда, язык ярко-красный, как и слизистая рта. Живот болезненный и вздутый, повышенная температура кожи, пульс частый и неровный – то сильный, то слабый. Для опорожнения кишечника приходилось прибегать к инъекциям, мочеотделение очень слабое; ночная бессонница. Герцог скончался в субботу 24-го в 4 часа 35 минут, на шестой день. Сознание сохранялось до последнего момента. При приближении конца дыхание сделалось затрудненным, тело чрезвычайно холодным, а пульс – очень частым.
Большая часть перечисленных симптомов наблюдалась и у Александра. Герцог, как и македонский царь, умер не сразу. Болезнь его длилась шесть дней, у Александра – немногим больше. Заметим, что у Александра было отличное здоровье. Рвота и вино, возможно, отдалили смерть, однако исход был одинаков.
Отравление мышьяком может быть разной интенсивности и проявляться в разных формах. Рвота может принести временное облегчение, и мы это видим в записях «Дворцовых дневников», рассказывавших о болезни Александра. Та же картина наблюдалась и у Гефестиона. Тем не менее, с каким бы подозрением мы ни относились к дневникам, там написано, что царь съел больше пищи – как в свое время Гефестион – и почувствовал ухудшение состояния. А ведь за еду и питье отвечал Птолемей. На присутствие мышьяка как причину безвременной смерти Александра указывает еще более важное свидетельство.
Вплоть до конца XIX века мышьяк был главным орудием убийства. В отличие от чемерицы, которая имеет выраженный горький вкус и быстро воздействует на сердце, мышьяк трудно распознать на вкус, да и первые симптомы напоминают малярию или холеру. Жажда Александра, желание искупаться также указывают на отравление. У мышьяка, однако, есть большой недостаток, из-за которого в конце XIX и в начале XX века было проведено множество эксгумаций, а именно: тело долго не разлагается. Два источника – Плутарх и Квинт Курций – указывают, что именно это произошло с трупом Александра, хотя в ту пору в Вавилоне стояла удушающая жара. Читаем Блайта:
…наблюдается удивительная сохранность тела. Это обстоятельство имеет большое значение, особенно если тело находится в условиях, при которых оно должно быстро разложиться. На память приходит знаменитое дело: труп жены аптекаря Спейхерта (1876) был эксгумирован через одиннадцать месяцев после похорон. Гроб частично стоял в воде, однако труп превратился в мумию. В органах обнаружили мышьяк, кладбищенская земля мышьяка не содержала. Р. Кох [адвокат] не мог найти другой причины сохранности тела, кроме воздействия мышьяка. Это обстоятельство вместе с другими стало важным доказательством обвинения Спейхерта.
Будучи личным дегустатором царя, Птолемей имел все возможности отравить великого завоевателя. В последние дни жизни у Александра наступали моменты просветления, когда он мог распорядиться относительно престолонаследия, он, например, вручил Пердикке кольцо с государственной печатью. Тем не менее все источники указывают: во время болезни за покоями царя установили строгий надзор и людей к нему не допускали. Устроили консилиум, однако врачей смутили симптомы, что, впрочем, и неудивительно: в конце XIX века, в 1880 году, в нашумевшем деле Мэйбрика врачи не смогли определить настоящую причину болезни пациента, а это было отравление мышьяком. Так и здесь: памятуя о судьбе распятого на кресте Главка за то, что тот год назад не смог вылечить Гефестиона, врачи не решились действовать из страха ухудшить состояние Александра и обречь тем самым себя на смерть.
Птолемей все держал под контролем. Только под самый конец позволено было солдатам войти к умирающему, однако было уже поздно. Интересно отметить: Юстин говорит, что простые солдаты подозревали заговор, и все источники пишут о волнении в войсках. Это объясняет поддержку такого подстрекателя, как Мелеагр. Птолемей, словно Яго, продолжал быть лояльным командиром. Верный подчиненный, который «может улыбаться, улыбаться и быть мерзавцем».[30] Его поступки отражают мнение сэра Гарингтона[31] о том, что государственная измена никогда не преуспевает, поскольку если бы она преуспевала, никто и не посмел бы назвать ее изменой.
Молчание Птолемея во время самого важного периода в его жизни, не говоря уже о последних днях его хозяина, невероятно красноречиво. Птолемей более озабочен тем, что должно произойти после смерти царя. Нет свидетельств о том, что, умирая, Александр считал себя жертвой заговора, хотя много спорят об его ответе на вопрос, кому он оставляет империю: «самому сильному» или «самому достойному»? Также и его высказывание о том, что военачальники устроят самые масштабные похоронные игры, можно расценить как ироническое замечание: Александр сам, мол, предсказывал, что вопрос о наследовании закончится кровопролитием.
Глава восьмая
Эпилог
Но, может быть, ты спросишь: этот грех,
Как он созрел? Мне жены нашептали.
Еврипид. «Андромаха»Александр умер в ночь с 9 на 10 июня 323 года до н. э. Единственный источник, свидетельствующий о том, что произошло впоследствии, и заслуживающий доверия, это – описание Квинта Курция. Он рассказывает об ощущении шока, охватившего город:
Сначала весь царский дворец огласился плачем, жалобами и причитаниями, а потом все словно застыло в каком-то оцепенении: печаль привела к размышлениям о будущем. Знатные юноши, бывшие его телохранители, не могли перенести всей глубины горя, не могли оставаться в стенах дворца. Как безумные бродили они по городу и наполняли его своим отчаянием и печалью, не прекращая жалоб, какие горе подсказывает в подобном случае. Македонцы, стоявшие вне дворца, смешались с варварами, и нельзя было отличить победителей от побежденных.
Квинт Курций продолжает описывать ночь молчаливого ужаса. Новость распространилась по всему городу и за его пределами.
