Семен Борисов - Фрунзе
Изучение основ военного дела надо начинать, по мнению Фрунзе, со школьной скамьи. Курс военных знаний и военного воспитания должен быть включен в программу средних школ и вузов. По настоянию Михаила Васильевича вводилась обязательная допризывная подготовка.
Фрунзе считал необходимым развитие военной общественности (Осоавиахим) и спортивных организаций. Выступая 17 июня 1925 года на конференции РЛКСМ, Михаил Васильевич сказал:
«Комсомол должен взять на себя инициативу создания во всех частях нашего Союза сети военных уголков, военных и спортивных кружков, тех центров военной пропаганды, которые нам подготовят и создадут действительно хорошо удовлетворяющую нас во всех отношениях красноармейскую вооруженную силу».
Более четырех лет М. В. Фрунзе занимался непосредственно делом организации вооруженной мощи нашей страны.
Историческая заслуга Фрунзе в том, что он сумел в переходный период, каким являлись для строительства вооруженных сил 1921—1924 годы, вывести Красную армию на путь планомерного строительства. Было положено начало современной военной мощи Советского Союза. Вопросы мобилизации промышленности были поставлены практически, разработаны основы воспитания и обучения войск, переход к единоначалию и т. д.
«Громадные задачи, — писал К. Е. Ворошилов, — которые ставил для разрешения этот незаурядный человек, открыли новую полосу в военном строительстве»[37].
Фронты, а затем напряженная работа на Украине, частые выезды в Москву и в части войск оставляли Фрунзе очень мало времени для личной жизни. Свои свободные часы, редко выпадавшие, Михаил Васильевич посвящал семье. Фрунзе поддерживал связь со своими товарищами по подпольной работе в Иванове и Шуе; в его доме часто можно было встретить рабочих-ткачей, приезжавших побеседовать со своим другом Арсением.
И в служебном кабинете, и дома Фрунзе был обаятельным, жизнерадостным и чутким человеком. Его дочь, Татьяна Фрунзе, вспоминает;
«С нами отец был всегда очень ласков, нежен. Одно время мы жили в Харькове. Как и всегда, отец работал очень много. Все же он находил время и для своей маленькой дочери.
— А где моя Чинара? — спрашивал он еще с по-рога и начинал маршировать, стуча сапогами...»
Фрунзе любил классическую литературу, особенно Чехова, которого читал и на фронте. Он следил также за развитием новой литературной жизни в Советском Союзе. Михаил Васильевич хорошо понимал ту роль, которую играет художественная литература в деле воспитания масс, и как большевик стремился приблизить искусство к задачам социалистического строительства. В то время такие литературные организации, как РАПП[38] и «Кузница», претендовали на исключительную гегемонию так называемых «пролетарских писателей», пытаясь вытеснить из литературы «попутчиков». Такая политика явно противоречила линии партии в вопросах художественной литературы. На заседании литературной комиссии ЦК ВКП(б)
3 марта 1925 года Фрунзе выступил с резкой критикой РАПП.
«Я считаю, — заявил Михаил Васильевич, — что они занимают такую позицию, которая является политически вредной и опасной».
М. В. Фрунзе среди пионеров.
На том же совещании с трескучей декларацией выступили представители «Кузницы».
«Нэп, — говорилось в декларации, — как этап революции, оказался в окружении искусства, похожего на искусничание горилл... Белинских нет. Над пустыней искусства — сумерки. И мы возвышаем свой голос и поднимаем красный флаг... Класс — монолит... Творить искусство только по своему образу и подобию...»
«Я внимательно прослушал декларацию представителя «Кузницы», — ответил Фрунзе, — и считаю эту декларацию как раз выражением самого настоящего комчванства. Что в ней было сказано?
Товарищ из «Кузницы» заявил, что молодым пролетарским писателям совершенно нечему учиться у попутчиков и что величайшую ошибку и непонимание сущности литературного дела делает тот, кто смотрит иначе.
Подобную позицию я считаю глубоко ошибочной. Это есть выражение коммунистического чванства. Как нам нечему учиться? Каждый из нас, прочитывая новые книги, перелистывая страницы наших журналов, видит, как мало достижений имеет наша пролетарская литература. Когда есть время почитать, то невольно обращаешься либо к старым классикам, либо как раз к нашим литературным попутчикам...»
Интересно отметить отношение Фрунзе к Маяковскому, на которого обрушились представители РАПП и «Кузницы».
— Течение, возглавляемое Маяковским, — заявил Фрунзе, — я считаю вполне законным оттенком в нашей советской литературе и ничего антикоммунистического в этом направлении не нахожу...
XI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
М. В. Фрунзе в одной из своих анкет сообщал:
«...специальность — столярное дело и военное;
в тюрьме—11 месяцев;
на каторге —7 лет и 9 месяцев;
в ссылке —1 год»,
и на вопрос о состоянии здоровья ответил: «болен желудком». Что под этим мимоходом брошенным замечанием понималось — мало кто знал. Фрунзе не любил говорит о себе и тем более о своих недугах. Казалось, что его бодрый и веселый ум не вмещал таких понятий, как болезнь, смерть. И если бы какой нибудь строгий судья стал рассматривать жизнь Фрунзе шаг за шагом и искать совершенных им проступков против революции и рабочего класса, то он нашел бы единственный серьезный проступок: Фрунзе не заботился о своем здоровье, которое было необходимо партии и рабочему классу.
В годы гражданской войны Михаил Васильевич никогда не прибегал к врачебной помощи. Но, замечая признаки усталости и болезни у своих помощников, Фрунзе настойчиво указывал:
— Вам надо лечиться, взять отпуск...
Лично же Фрунзе, когда его донимали боли в желудке, пил соду, которая, конечно, не излечивала, а давала только временное облегчение. При этом он со смущенной улыбкой говорил близким:
— Я ей, соде, верю...
В 1922 году Михаил Васильевич по прямому настоянию окружавших его лиц обратился к врачу. Был созван консилиум, который признал необходимым выезд для лечения за границу, в Карлсбад. Для Фрунзе был даже заготовлен заграничный паспорт, но он отказался ехать и продолжал работать.
Уступая просьбам друзей, Фрунзе выехал в Боржом.
Накануне от’езда, без ведома Михаила Васильевича, была послана грузинскому правительству телеграмма:
«...Вчера, уже после получения всех документов, совершенно отказался от заграничной поездки и 29-го (июня 1922 года. — С. Б.) выезжает в Боржом. Положение здоровья серьезнее, чем он, видимо, думает. Если курс лечения в Боржоме будет неудачен, придется прибегнуть к хирургии... Крайне необходимо создать в Боржоме условия, сколько-нибудь заменяющие Карлсбад».
