Александр Пузиков - Золя
Золя был последователен и настойчив в осуществлении своих замыслов и до конца работы над «Ругон-Маккарами» старался по возможности не отступать от них. И можно себе представить, как трудно было ему уложить в эту заранее придуманную схему огромный опыт, накопленный им к моменту, когда он решил засесть за роман «Творчество».
Это случилось весной 1885 года. 22 мая умер Гюго. Смерть великого писателя болезненно отозвалась в душе Золя. Последние годы он не раз выступал против своего бывшего кумира, выступал потому, что вел неустанную борьбу против романтического мышления, утверждая натуралистическую эстетику. Надо было отвлечь молодежь от всяческих химер, заставить ее трезво смотреть на жизнь, опираясь на достижения новейшей науки. Но это не мешало Золя уважать и любить автора «Отверженных», преклоняться перед его мужеством в годы Второй империи и, главное, помнить о том, что путь в литературу открыло ему творчество Гюго.
Гюго хоронили как первого человека Франции, со всеми возможными почестями, а Золя в это время думал о далеких годах своего детства, об удивительных прогулках с друзьями, о томиках Мюссе и Гюго, которые были для них почти что молитвенниками.
Первые страницы романа «Творчество» посвящены этим безвозвратно ушедшим золотым дням. Читателю легко было догадаться, что Клод Лантье — это Поль Сезанн, что Пьер Сандоз — это Золя, что Луи Дюбюш — это Байль. К этому времени книга Алексиса была уже широко известна, а там со всеми подробностями рассказывалось о жизни трех закадычных друзей из Экса.
Золя провел черту между собой и Клодом, и это облегчало задачу создания образа центрального героя в полном соответствии с начальным замыслом. Прообразом Клода оказывался Сезанн. Об этом свидетельствуют и подготовительные рукописи: «Мастерская Сезанна. Все черточки его характера. Все его позы». Итак, Клод — это Сезанн, но в общих чертах. Золя вовсе не думал живописать его жизнь. Однако необузданность Сезанна, его темперамент, буйные и подчас устрашающие краски его полотен — это годилось. Может быть, в Клоде было что-то и от Эдуарда Мане да и от самого автора. Как и его герой, Золя испытывал временами страх перед своими замыслами, на собственном опыте знал, как трудно воссоздать в произведениях искусства иллюзию жизни. Эта схватка художника с натурой, может быть, самый драматический момент творчества. Клод — обобщение, и Поль лишь частица его образа.
Так же Золя поступил и с Сандозом, но в этом герое сходства с прототипом (самим Золя) значительно больше. В Могудо угадывался Солари, в Мазеле — Кабанель, в Фожероле — Бурже и Гильме. И опять-таки это только тени живых людей, литературные герои, обретшие в книге иную жизнь, иную судьбу.
Воспоминания о «салоне отверженных» помогли создать Золя сцены с выставочными залами, пригодились ему и окрестности Медана и многое другое, с чем писатель соприкасался в разное время.
Однажды Золя прочитал Сезанну отрывки из романа, и тот только одобрил. Но когда Золя отослал своему другу экземпляр книги, Сезанн ответил весьма холодно, а затем прекратил переписку. Сезанн был явно раздосадован, и можно только догадываться о том, что так обидело художника и что заставило его разорвать с Золя многолетнюю дружбу.
Золя искренно любил Поля, и Сезанн платил ему такой же взаимностью. С первой разлуки они почувствовали эту близость еще больше. Их письма трогательно-нежны. Они поверяли друг другу свои помыслы, сердечные тайны. Сезанн писал в честь Эмиля стихи, Золя посвятил ему сборник «Мой салон». Когда они оба оказались в Париже, духовное общение стало для них необходимостью. «Вечера» у Золя, поездки в Беннекур все больше и больше привязывали их друг к другу. И даже тогда, когда они разлучались надолго, дружба не угасала. В трудные минуты Сезанн обращался к Золя с различными просьбами. Как-то он попросил взаймы денег, а в 1877 году Золя посредничает между своим другом и его матерью. Дело в том, что отношения Сезанна с родителями были весьма натянуты, отец не мог простить сыну его увлечения искусством, а Сезанну претили буржуазные порядки, заведенные в его родном доме. Ссора с семьей стала неизбежной, когда у Сезанна появился ребенок от любимой им женщины. Золя тотчас же получил письмо:
«Я тебя прошу уведомить мою мать, что мне ничего не надо, так как я собираюсь провести зиму в Марселе. Если в декабре месяце она возьмет на себя заботу подыскать мне в Марселе совсем маленькую квартирку, из двух комнат, лучше, однако, в не совсем плохом квартале, то она доставит мне большое удовольствие. Она может переправить туда кровать и все, что нужно для спанья, два стула…» и т. д.
Во время посещения Медана Сезанн чувствовал себя как дома — много работал, рисовал в различных позах Александрину. Золя был счастлив в такие дни, и об этом свидетельствует уже цитированное письмо: «Сезанн здесь, весь мой маленький мирок со мной».
Друзья Золя были также друзьями Сезанна. Художник привязался к Алексису.
Конечно, каждый из них шел своей дорогой, у каждого были свои взгляды на искусство. Золя не скрывал, что его друг не владеет рисунком. Сезанн посмеивался над мелодраматическими эффектами в произведениях Золя, в частности в пьесе «Западня». Но все это были мелочи, которые, кажется, должны были бы отступить на задний план перед долгой и проверенной дружбой.
И все же тихая ссора двух больших художников остается фактом.
Последнее письмо Сезанна к Золя датировано 4 апреля 1886 года. Вот его текст: «Мой дорогой Эмиль, я только что получил роман «Творчество», который ты мне любезно послал. Я благодарен тебе, создателю «Ругон-Маккаров», за память. С мыслью о прошлом жму твою руку».
И все! После этого наступило молчание, молчание с той и другой стороны.
Так как нет убедительных документов, которые объясняли бы причины ссоры, обратимся к догадкам, высказанным близкими Золя людьми. Дениза Ле Блон предполагает, например, что дружба Золя и Сезанна подтачивалась различными условиями их существования. Золя шел в гору, книги его расходились большими тиражами, он становился состоятельным человеком. Сезанн отказался от родительского богатства, безразлично относился к комфорту, постоянно ссорился с жюри салонов живописи. Он был известен, но известность не приносила ему удовлетворения и материальных благ. «Нельзя вообразить, — пишет Дениза, — натуру более странную, более фантастическую, а также и более богемную, чем натура этого друга Золя, неспособного подчиниться жизненному распорядку и буржуазности, с удивлением глядевшего на писателя, который находил удовольствие в своем роскошном кабинете, писал, как «прикованный цепью», и расхаживал по дорогому ковру. Все недоразумения отсюда».
