Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)
Макдональд, очевидно, рассчитывал поймать меня, вспомнив Хоуит-роод и обратись ко мне как «социалист к социалисту»… Но 15 лет, прошедших с тех пор, меня многому научили. Поэтому, выслушав спокойно премьера, я ответил:
— Позвольте в таком случае и мне сказать несколько слов — тоже не как советский посол британскому премьеру, а как Майский Макдональду… К чему кивать все время на Москву? К чему кричать о «московских деньгах»? Суть дела состоит в том, что, пока в Англии будет три миллиона безработных, внутренние осложнения в стране совершенно неизбежны, независимо от того, существует на свете Коминтерн или нет.
Макдональд круто повернулся на своем стуле и, снова приняв вполне официальный вид, уже совсем другим тоном произнес:
— Итак, как глава правительства я считаю нужным еще раз заявить, что денонсирование торгового соглашения отнюдь не является враждебным актом по адресу СССР. Британское правительство хочет поддержания и развития дружественных отношений с Советским Союзом.
Тем же тоном я ответил:
— Это вполне соответствует также стремлениям правительства, которое я представляю.
Я стал прощаться. Премьер поднялся и проводил меня до дверей кабинета. Здесь он как-то нерешительно остановился и вдруг совсем другим, человеческим голосом сказал:
— Сколько воды утекло с тех пор, как мы встречались с вами в Хемпстеде[41]!
И затем, показав на свои седины, прибавил:
— Да, время бежит.
— Еще бы! — откликнулся я и показал на свою лысину, — годы идут, и мы не молодеем. Но без комплиментов: вы хорошо сохранились.
Мое замечание явно понравилось Макдональду, и он еще более «потеплел». Стал вспоминать наши встречи, наши разговоры тогда, в далекие времена Хоуит-роод. Потом, круто оборвав себя, он посмотрел на меня «пронзительным» взором и спросил:
— Вы большевик?
— Конечно, — ответил я. — Что за вопрос!
— Но ведь тогда вы были меньшевиком, — возразил Макдональд.
— Совершенно верно, тогда я был меньшевиком. Но революция кое-чему меня научила.
Я посмотрел искоса на Макдональда и с легким лукавством в голосе прибавил:
— А ведь вы были тогда лидером независимой рабочей партии!
Макдональд как-то неловко дернулся, тень прошла по его лицу. Он недовольно крякнул и ответил:
— Всякий учится по-своему.
Я усмехнулся. Потом, глядя в лицо премьеру, сказал:
— А помните, как перед моим отъездом в Россию в 1917 г, вы высказали пожелание, чтобы я вернулся в Лондон в качестве посла Временного правительства?
Макдональд слегка потер лоб и затем откликнулся:
— Да, да, вспоминаю!
— Так, вот, — закончил я, — ваше пожелание исполнилось, но с одной существенной поправкой. Я приехал сюда послом не временного, а постоянного правительства революционной России.
Макдональд еще раз потер лоб и прибавил:
— Да, я оказался чем-то вроде пророка.
Мы расстались.
Невиль Чемберлен
На следующий день я поехал с визитом к Невилю Чемберлену, который в то время занимал пост министра финансов и играл роль фактического лидера консервативной партии (номинальным лидером был заместитель премьера Стенли Болдуин). Свидание состоялось в 4 часа дня в здании парламента, где Чемберлен, подобно всем другим министрам, имел свой кабинет.
Отправляясь к Чемберлену, я долго думал о том, как мне пробить хотя бы маленькую щель в его чрезвычайно толстой антисоветской броне. Я знал, что Чемберлен — человек ограниченного мышления и очень упрямого характера, что основа его души — бизнес, что по натуре он сух и прямолинеен и что к Советскому Союзу он относится исключительно враждебно. Все это были обстоятельства, крайне затруднявшие мою задачу. Однако как-то найти язык с Чемберленом мне все-таки было нужно, ибо министр финансов должен был играть немалую роль в предстоявших переговорах о новом торговом соглашении. Подумав, я решил, что в беседе с Чемберленом целесообразнее всего будет апеллировать к двум моментам: к торговой выгоде и… к его сыновним чувствам.
После рукопожатия и обычных приветствий я начал:
— У меня есть две причины для визита и разговора с вами, мистер Чемберлен. Первая причина носит…
Тут я сделал маленькую паузу, будто бы не мог сразу найти подходящего слова для выражения своей мысли. Чемберлен о недоумением взглянул на меня. Я продолжал:
— …Первая причина носит… Простите меня… несколько сентиментальный характер.
Чемберлен недоуменно вскинул брови. Сквозь маску ледяной корректности на лице его проступил отблеск какого-то человеческого чувства. Я отметил это как благоприятный симптом и быстро перешел в наступление:
— В молодые годы, когда я жил в вашей стране в качестве политического эмигранта, я с большим интересом следил за деятельностью вашего отца. Его труд «Имперское единство и тарифная реформа» произвел тогда на меня сильное впечатление. Не потому, что я был согласен с вашим отцом, — нет! А потому, что я изучал в то время движущие силы развития Британской империи и считал план имперского единства, выдвинутый вашим отцом, важным этапом в эволюции британской империалистической мысли.
Чемберлен с удивлением посмотрел на меня. Явно, он не ожидал ничего подобного от «большевистского посла». Его узкое, длинное лицо слегка порозовело. В глазах вместо колючих льдинок появилось что-то отдаленно напоминающее теплые огоньки. Это доставило мне естественное удовлетворение, которое усиливалось от сознания, что в своих заявлениях я ни на йоту не отступал от истины. Действительно, в эмигрантские годы я очень серьезно изучал проблемы британского империализма, в частности знаменитую схему Чемберлена-отца.
— К сожалению, — продолжал я, — я не имел никогда случая видеть автора «Имперского единства». Тем больше оснований у меня теперь, когда я снова попал в Англию уже в ином качестве, познакомиться с сыном Джозефа Чемберлена, который пытается осуществить на практике имперскую схему, выдвинутую 30 лет назад его отцом.
С лица Чемберлена исчезло выражение той сухой напряженности, которое сковывало его в начале беседы. Черные, блестящие, гладко зачесанные волосы с яркой седой прядью над одним виском как-то оригинально оттеняли карие глаза и острый тонкий нос министра финансов. Голосом, в котором слышались чуть элегические нотки, Чемберлен сказал:
— Да, в те годы, когда вы жили здесь в изгнании, мой отец был уже болен и вскоре затем умер… Мы сейчас пробуем реализовать великое завещание моего отца. Это очень нелегкое дело. Должен прямо сказать, что я еще не знаю, чем кончится наш эксперимент. Вот, если бы имперское единство начали строить 30 лет назад, когда выступил мой отец, — шансы на успех были бы гораздо больше, чем в настоящее время.
