Принцесса Диана - Боль любви. Мэрилин Монро, принцесса Диана
Миллер вел себя менторски, даже не замечая этого. Нет, он не делал указующих жестов, не распоряжался, но общался со мной как с маленькой девочкой-недотепой. Мне снова давали понять, что ни на что не способна, ни на что не годна. Все по-отечески, заботливо, но и отцовская забота бывает разной. Можно, как Кларк Гейбл: «Детка, ты плохо себя ведешь, не возбуждай меня, я старый, больной человек…», а можно, как Артур – снисходительно и свысока, когда отеческий тон только подчеркивает разницу в положении и способностях. Он сам утверждает, что опекает меня, словно малого ребенка. Меня не нужно опекать, меня достаточно просто любить и защищать, а не злословить за моей спиной или заносить в дневник все мои промахи, чтобы потом использовать в новом произведении!
Попытки убедить себя, что Миллер просто использует факты нашей жизни для новой пьесы или новеллы, облегчения не принесли, жить с человеком, чувствуя себя лягушкой на лабораторном столе или зверьком в зоопарке, находящимся под наблюдением круглосуточно или вообще препарируемым для развития науки, тошно. Я не хочу, чтобы мою душу даже ради литературы препарировали, пусть делает это со своей. И без того живу под светом софитов и камер, мне хватает журналистов и их сплетен.
Артур этого не понимает, он считает, что актер, как и писатель, должен быть открытым, способным показать свою душу всем.
– Разве не этого требует твой хваленый учитель Страсберг?
Наверное, этого, но когда душа болит и мучается от раздвоения, вытаскивать ее еще и на общий осмотр слишком тяжело. Я могу копаться в ней сама, но не тащить на всемирное обозрение.
Ладно, хватит об этом!
На Лонг-Айленде очень красиво и очень спокойно. Вокруг зеленые поля и тихий, обычно пустой пляж, а где-то вдали шум океана. Соседи не совали нос в наши дела, рыбаки, которых мы встречали на берегу, вежливо здоровались, приветливо улыбались, но не пялили на меня глаза. Казалось, можно расслабиться и ни о чем не думать.
Я немного научилась готовить, старалась сама выполнять домашнюю работу, находя это даже интересным, и втайне мечтала, что Артур сможет там плодотворно писать свои пьесы, у нас родится ребенок, даже несколько, и мы будем большую часть года проводить в этом спокойном раю вместе с детьми своими и Артура от первого брака и его родителями.
Я забыла, что жизнь не дает мне надолго дом и семью, что все временно. Ничего не получилось, беременность закончилась выкидышем, а рай не состоялся, мы умудрились найти несовпадения мыслей и чувств. Наверное, таких людей, как мы с Миллером, не сможет примирить даже рай.
Мы часто гуляли по пляжу, собственно, это был и не пляж, а просто песчаный берег, на который рыбаки вытаскивали свои сети. Артур тоже ловил рыбу, но не сетями, а удочкой. Я очень любила такие минуты, но однажды обратила внимание, что, когда рыбаки вытащат улов из сетей и уберут в корзины, множество мелких рыбешек бывает просто выброшено на берег. Им нужна лишь крупная, которую можно продать или использовать самим, а запутавшаяся в сетях мелочь остается умирать на солнце.
– Но она же живая!
Меня не понял никто: ни рыбаки, ни Артур. Что делать с мелкой рыбешкой? Часть растащат вездесущие чайки, часть местные приблудные коты, но в основном рыбешки так и останутся на берегу. Я не вынесла вида бьющейся рыбы и принялась швырять мелочь обратно в воду. Но ее много, слишком много, чтобы справиться одной. Начавшийся прилив спас некоторых, только дожили до него не все выброшенные рыбешки.
Так повторялось каждый раз, когда вытягивали сети ржавой, страшно скрипевшей лебедкой. Понимаете, какое жуткое сочетание – скрип ржавого металла и смерть ни в чем не повинных созданий? Они оказались некондиционными, то есть не соответствовали каким-то стандартам, а потому были обречены. Остальной рыбе не лучше, ее отправляли на кухни хозяек, но меня особенно пугала вот эта – мелкая, посмевшая попасть в сети вместе с крупной.
Рыбаки не могли понять поведения странной женщины, бросавшей рыбешек в воду. Не понимал и Артур. А для меня их гибель была похожей на мою собственную, я тоже, словно мелкая рыбешка, посмела уподобиться крупной рыбе, неужели и меня ждет гибель на берегу?! Артур смеялся, говорил, что всех рыбешек не спасешь, всех дождевых червей, выползших на поверхность, не закопаешь обратно, всех выпавших птенцов не вернешь в гнезда родителям. Он не понимал, что я не могу видеть гибель живого и беззащитного, он снова меня не понимал.
Зато теперь я знала точно – и не поймет.
Но если меня не понимал тот, кого я ценила больше всех людей на свете, что мне оставалось делать – ждать, пока выбросит на берег, как рыбешку, и надеяться, что кто-то пожалеет и вернет в воду? Но я и была такой рыбешкой, а Артур мог бы дать мне жизнь. Но он не захотел…
Особенно тяжело стало после выкидыша, уже второго за недолгое время нашего брака. Первой была внематочная беременность, мой организм отказывался вынашивать детей!
Я могла признаться Артуру во многом, во всем, он знал о моих мужчинах, моих глупостях, даже о том, в чем признаваться не стоило бы, но я молчала об одном своем страхе – оказаться похожей на маму. Я очень боялась повторить ее судьбу, боялась сумасшествия, неспособности быть самостоятельной, боялась не суметь воспитать ребенка.
Артур говорил, что у нас будет столько детей, сколько я захочу и смогу родить. Но ведь наверняка он так же говорил и Мэри Грейс, а потом разошелся с ней. Значит, мог разойтись и со мной? Тогда я осталась бы с ребенком одна. Как мама… А вдруг я не смогла бы воспитать свою дочь (или сына, какая разница?), как не смогла Глэдис?
Этот страх я загоняла внутрь, не позволяя пробиваться даже мыслями, не только словами. Но от этого страх не исчезал, никуда не девался, был внутри и становился еще сильнее. Страх родился еще тогда в Лондоне, когда я прочитала записи Артура о разочаровании во мне, прочитала и поняла, что могу остаться одна со своим ребенком. Я очень хотела детей, но ведь хотела и мама, однако она не смогла воспитать ни одного из троих рожденных, вдруг и я не смогу?! Тогда мой ребенок будет сиротой, конечно, деньги позволят ему ни в чем не нуждаться, но никакие деньги не заменят семью.
Я убеждала себя, что даже если умру при родах, то Артур воспитает нашего малыша, к тому же Исидор и Августа – прекрасные дедушка и бабушка, но никакие уговоры не помогали развеять страх неспособности самой вырастить ребенка.
Возможно, признайся я в этом Артуру, он сумел убедить меня, что зря боюсь, но это означало бы признание в боязни повторить судьбу мамы, а еще озвучить страх распада нашей собственной семьи. О таком я тоже старалась не только не говорить, но и не думать.
