Арнольд Гессен - Жизнь поэта
Отличие предписывало нам.
Лицейские товарищи уже начали уходить из жизни, и Пушкин с грустью призывает оставшихся:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Свобода и дружба... Утверждая их высшим идеалом нравственного облика поэта, Пушкин восклицает:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен -
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Четырнадцатую годовщину Лицея друзья праздновали 19 октября 1825 года в Петербурге, и уже на другой день, 20 октября, профессор Кошанский читал лицеистам нового поколения только что полученную рукопись «19 октября», читал «с особым чувством, прибавляя к каждой строфе свои пояснения».
После лекции лицеисты «принялись переписывать драгоценные стихи о родном Лицее и тотчас выучили их наизусть», вспоминал лицеист позднейшего выпуска, Я. К. Г рот.
В этом посвященном лицейской годовщине 1825 года стихотворении Пушкин писал:
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я...
Поэт не ошибся...
* * *
Послание товарищам в лицейскую годовщину 1825 года насыщено было трогательными воспоминаниями о незабвенных лицейских годах. Совсем иные настроения нашли отражение в написанном вслед за этим стихотворении «Зимний вечер». Здесь пред нами картины тягостной жизни ссыльного поэта в Михайловском.
В вьюжный вечер, когда «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя», Пушкин с большой нежностью обращается к няне:
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
И заботливо стремится утешить ее:
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла...
Нужно было быть богатырем духа, чтобы в таком отрешении от живого общения с людьми работать вдохновенно, неутомимо.
А. Н. Вульф, навестив Пушкина, отметил в дневнике: «По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского».
Сам Пушкин еще в ноябре 1824 года писал брату: «Знаешь мои занятия? до обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»
Со слов няни Пушкин записал семь сказок. И преобразил эти записи в «Сказке о царе Салтане», «Сказке о попе и о работнике его Балде», «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях». С ее слов он записал и четыре песни.
В декабре 1824 года, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин писал одному из своих друзей в Одессу: «...вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны; вы, кажется, раз ее видели, она единственная моя подруга - и с нею только мне не скучно».
И, трудясь над «Борисом Годуновым», писал в июле 1825 года Н. Н. Раевскому: «У меня буквально нет другого общества, кроме старушкн-пяни и моей трагедии...»
* * *
В Михайловском Пушкин написал в 1825 году стихотворение «Андрей Шенье». Это было имя известного французского поэта, навлекшего на себя подозрение революционного французского правительства и казненного накануне падения Робеспьера.
В стихотворении Пушкин отразил черты собственного своего положения и эпиграфом к нему поставил строки на французском языке: «Но хоть и был я печальным пленником, все же лира моя пробуждалась...»
Пушкин в этом произведении выразил мысли и настроения идущего на казнь поэта. Гневные слова, обращенные Шенье в адрес Робеспьера и Конвента, Александр I мог принять на свой счет.
Поэт пишет:
Подъялась вновь усталая секира
И жертву новую зовет.
Певец готов; задумчивая лира
В последний раз ему поет.
«О чем поет? Поет она свободу...» И Пушкин влагает в уста французского поэта негодующие, клеймящие тирана слова:
«Я славил твой священный гром,
Когда он разметал позорную твердыню...
. . . . . . . . . . . . . . .
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
. . . . . . . . . . . . . . .
Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярьш смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты всё пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет... и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Теперь иду... пора... но ты ступай за мною;
Я жду тебя».
«Так пел восторженный поэт...» - этими словами Пушкин заключил последнюю перед казнью песнь Андрея Шенье. На месте казни Шенье ударил себя в голову и сказал: «Всё-таки у меня там кое-что было...»
Жалуясь во второй половине ноября 1825 года П. А. Вяземскому на многолетнее преследование его, Пушкин писал: «Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Здесь кое-что было... извини эту похвальбу и прозаическую хандру...»
Изъяв из стихотворения приведенные выше строки, цензура разрешила его к печати еще 8 октября 1825 года, но не разрешенные цензурой стихи получили широкое распространение в рукописных списках, а некий А. Ф. Леопольдов, враждебно относившийся к Пушкину, поставил над этим стихотворением надпись - «На 14 декабря» и донес на поэта Бенкендорфу. Надпись эта вызвала гнев Николая I.
