Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте
Дом, где располагался пансион мадам Эже и где Шарлотте и Эмили довелось учиться, наводил чудесные ассоциации: они проходили процессией призраков через галерею старинных комнат и по тенистым аллеям садов. Если выйти на великолепную рю Рояль, то вблизи статуи генерала Бельяра вы увидите четыре пролета широкой каменной лестницы, которые ведут вниз – на улицу Изабеллы. Трубы находящихся поблизости домов при этом оказываются ниже того места, где вы стоите. Напротив нижнего пролета на вас смотрит фасад большого старинного дома, а справа от него, в глубине, располагается отгороженный стеной просторный сад. Перед оградой сада, на той же стороне, что и дом, стоят в ряд небольшие старинные живописные домики, и ветви старых деревьев касаются их низких крыш. Домики эти очень напоминают странноприимные дома, которые и сейчас можно увидеть в маленьких английских городах. Улица Изабеллы выглядит так, будто ее совсем не коснулись перестройки, происходившие здесь в течение трех последних столетий: до нее можно легко добросить камень из любого окна тех современных гранд-отелей, что были возведены на рю Рояль по последней парижской моде.
В XIII столетии нынешнюю улицу Изабеллы называли Фосс-о-Шьен146, и место, где сейчас находится пансион мадам Эже, занимала герцогская псарня. Затем псарню сменил госпиталь – так в старину называли богадельни. Бездомные и нищие, а может быть, и прокаженные искали приют в стоявшем здесь здании у монахов одного из религиозных орденов. Ров, предназначавшийся для обороны, через столетие сменили плодовые сады и огороды для выращивания лекарственных трав. Затем это место заняла аристократическая гильдия арбалетчиков. Вступающие в гильдию должны были подтвердить свое благородное происхождение и доказать, что их дворянская кровь не смешивалась с иной в течение нескольких столетий. Принимаемый в гильдию давал торжественную клятву, что он не будет искать других развлечений и посвятит все свое время упражнениям в благородном искусстве стрельбы из арбалета. Раз в год устраивалось грандиозное состязание, проходившее под покровительством некоего святого. Во время этого соревнования к шпилю церкви привязывалась птица или нечто напоминавшее по форме птицу, и сбивший ее стрелой объявлялся победителем.[5] Он получал титул короля арбалетчиков, который носил в течение года, и на победителя, соответственно, водружалась украшенная драгоценными камнями корона – он имел право носить ее также в течение двенадцати месяцев. По истечении этого срока король превращался в обыкновенного члена гильдии и мог снова выступать в соревнованиях. Если король умирал во время царствования, то его семья обязывалась вручить корону церкви святого – покровителя гильдии и изготовить похожий приз для следующего состязания. Эти благородные арбалетчики в Средние века составляли своего рода гвардию царствующих особ и неизменно занимали сторону аристократии, а не народа в многочисленных раздорах и восстаниях, происходивших во фламандских городах. Поэтому они пользовались покровительством власть имущих и с легкостью получили от них владения в завидном месте для устройства площадки, на которой могли бы упражняться в своем искусстве. И таким образом, они заняли старый «Собачий ров», а также большой сад странноприимного дома, раскинувшийся в тихой и солнечной низине под обрывом.
Однако в XVI веке потребовалось проложить улицу прямо через площадку, где упражнялись «Arbaletriers de Grand Serment»147. После долгого сопротивления арбалетчики были вынуждены уступить настояниям своей любимой инфанты Изабеллы148, которая сама была членом гильдии и даже сбила птицу, став королевой 1615 года. Она вручила им много утешительных подарков, а благодарный город, который долго ждал, когда благородные арбалетчики прекратят чинить препятствие строительству прямой дороги к собору Святой Гудулы, назвал улицу в ее честь. Изабелла как бы в качестве компенсации велела построить для арбалетчиков «большую усадьбу» на новой улице. Эта усадьба была расположена напротив площадки для упражнений и имела в плане квадратную форму. На дальней от улицы ее стене и сейчас можно прочесть:
PHILLIPPO IIII. HISPAN. REGE. ISABELLA-CLARA-EUGENIA HISPAN. INFANS. MAGNÆ GULDÆ REGINA GULDÆ FRATRIBUS POSUIT149.
В этом здании проходили все блестящие празднества гильдии арбалетчиков. Глава ее жил здесь постоянно, чтобы всегда быть доступным братии. Большой зал использовался для придворных балов и праздников, куда арбалетчиков не пускали. По приказу инфанты построили и маленькие дома на той же улице, чтобы они служили жильем ее «дворянской гвардии» и «гвардии горожан»: у каждого должен был быть свой домик, и некоторые из них сохранились до нашего времени, они-то и напоминают английские странноприимные дома. Сама квадратная «большая усадьба» с ее просторным залом, когда-то служившим для придворных балов, где танцевали темноволосые важные испанцы и светловолосые аристократки Брабанта и Фландрии, превратилась в школу для бельгийских девочек. Вся бывшая площадка арбалетчиков занята теперь пансионом мадам Эже.
Этой даме помогал в преподавании ее супруг – добрый, умный и глубоко религиозный человек. Я имела счастье познакомиться с ним150, и он снабдил меня многими весьма интересными деталями о пребывании в Брюсселе двух мисс Бронте, сохранившимися в памяти как у него, так и у его жены. Он имел возможность общаться с ними очень близко, поскольку давал им уроки французского языка и литературы в школе. Вот короткий отрывок из письма, написанного ко мне французской дамой, живущей в Брюсселе и способной судить обо всем из первых рук. По этому письму видно, как относятся к мсье Эже у него на родине.
Je ne connais pas personellement M. Héger, mais je sais qu’il est peu de caractères aussi nobles, aussi admirables que le sien. Il est un des membres les plus zélés de cette Société de S. Vincent de Paul dont je t’ai déjà parlé, et ne se contente pas de servir les pauvres et les malades, mais leur consacre encore les soirées. Après des journées absorbées tout entières par les devoirs que sa place lui impose, il réunit les pauvres, les ouvriers, leur donne des cours gratuits, et trouve encore le moyen de les amuser en les instruisant. Ce dévouement te dira assez que M. Héger est profondement et ouvertement religieux. Il a des manières franches et avenantes; il se fait aimer de tous ceux qui l’approchent, et surtout des enfants. Il a la parole facile, et possède à un haut degré l’éloquence du bon sens et du cœur. Il n’est point auteur. Homme de zèle et de conscience, il vient de se démettre des fonctions élevées et lucratives qu’il exerçait à l’Athenée, celles de Préfet des Études, parce qu’il ne peut y réaliser le bien qu’il avait esperé, introduire l’enseignement religieux dans le programme des études. J’ai vu une fois Madame Héger, qui a quelque chose de froid et de compassé dans son maintien, et qui prévient peu en sa faveur. Je la crois pourtant aimée et appreciée par ses élèves151.
В феврале 1842 года, когда Шарлотта и Эмили Бронте поступили в пансион, там одновременно училось от восьмидесяти до ста учениц.
Мсье Эже полагает, что вначале они совсем не знали французского. Однако мне кажется, они владели разговорным языком так же (столь же мало), как любые другие английские девушки, которые никогда не бывали за границей и только учились отдельным французским выражениям и произношению у англичанок. Сестры держались вместе и сторонились веселых, шумных, сдружившихся между собой бельгийских девушек, которые, в свою очередь, полагали, что новые английские ученицы дики и выглядят ужасно: их манера одеваться была странной, чудаковатой и «островитянской». Эмили имела склонность к определенной моде, уродливой и нелепой даже в то время, когда она господствовала повсеместно: широкие у плеча и сужающиеся к локтю или запястью рукава, и неизменно носила их даже через много лет после того, как они канули в Лету. Ее юбки не имели ни складок, ни волн, но висели на ее худой фигуре, прямые и длинные. С другими людьми сестры говорили только по необходимости. Они были поглощены своими серьезными мыслями, их грызла тоска по родине, и поэтому они не были склонны ни к пустым разговорам, ни к веселым играм. Мсье Эже, понаблюдав за ними в первые недели их пребывания в доме на улице Изабеллы, понял, что этих девушек, с их недюжинными характерами и необыкновенными талантами, надо учить французскому совсем не так, как он обычно учил приехавших из Англии. Судя по всему, он ставил Эмили выше по таланту, чем Шарлотту, впрочем оценка самой Шарлотты в этом совпадала с его мнением. Эмили имела способности к логическому мышлению и аргументированному спору, необычные и для мужчин и уж совсем редкие у женщин, – так считал мсье Эже. Однако силу этого таланта снижали присущие Эмили упрямство и упорство, которые делали ее невосприимчивой к любым аргументам, когда дело касалось ее желаний или ее чувства справедливости. «Ей следовало родиться мужчиной, из нее получился бы великий мореплаватель, – говорил о ней мсье Эже. – Ее мощный интеллект угадал бы, где нужно искать новые области, путем изучения уже известных, а ее сильная несгибаемая воля никогда не спасовала бы перед трудностями, только смерть смогла бы остановить ее». Более того, воображение Эмили было таково, что если она сочиняла некую историю, то описание сцен и персонажей оказывалось настолько живым, убедительным и логичным, что рассказ захватывал читателя и склонял на свою сторону независимо от того, каковы были прежде его убеждения и его понимание истины. Однако в сравнении с сестрой Эмили казалась эгоистичной и суровой. Шарлотта же всегда была бескорыстной (по свидетельству мсье Эже), и ее старания умиротворить младшую сестру приводили к тому, что Эмили даже бессознательно помыкала ею.
