Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
Не так много времени проходит, и сокамерники, окружающие тебя, замечают это подсознательно и тоже пытаются перестроиться, наиболее интеллектуальные даже начинают извиняться за пропущенный в своей речи мат (если речь идет о борьбе с нецензурщиной, что тоже замечается почти мгновенно).
Стараешься себя дисциплинировать, к примеру, зарядкой или трёхразовой молитвой, потом смотришь — кто-то повторяет, хоть и на свой лад. Всё это так, если нет с твоей стороны настойчивой навязчивости, но если у людей есть полная свобода выбора. Понятно, что в камерах, где содержатся люди в количестве, превышающем нормы, или люди с низким уровнем IQ, подобные эксперименты могут не иметь успеха общественного, но многое зависит от тебя самого, ради твоего же роста. А идущий дорогу осилит.
Конечно, в тюрьмах, где содержатся (а так почти везде) люди, уже прошедшие «и Крым и Рым» заключения в лагерях, не так всё гладко, но лишь потому, что доброта и порядочность могут восприниматься как слабость. И крайне тяжело в таких обстоятельствах отстоять своё крошечное пространство, когда его всё время не хватает другим и когда оно всегда кому-то нужно.
А борьба начинается с первого шага в камеру, и если в ней нет сильной и справедливой «руки» «смотрящего» — может быть и беда.
Увы, уже уходят в прошлое старые тюремные законы, когда «блатные» стояли горой за «мужиков», бал нынче правят наркотики — они основа всего в недалеком будущем. Но нужно отдать должное тем, кто пытается бороться с «зельем», проникшим в его тело и разъедающим разум, совершенно чётко понимая, что враг непобедим.
В редких разговорах, через тонны бахвальства, иногда просвечивается сожаление о первой пробе этой гадости. Нет, не с первого раза в основном становятся зависимыми, но после первого — почти всегда второй. Обманчив «дьявол» и хитёр. Его опыт в совращении — его сила и возможности безграничны по сравнению с нашими, так как являются нашими желаниями, и пользуется он нашими же силами и возможностями. Всё это отчётливо видно здесь, в тюрьме, где есть возможность изучить человеческую сущность, стоит только захотеть. И как всё очевидно, если отходя от призрачного, начинаешь воспринимать зло — как зло, а добродетель — как добродетель.
Здесь, чем больше человек уверен в контроле над своими эмоциями, тем сильнее злоба, гнев, искушение, зависть, осуждение и иже с ними, клокочущие в нём. И останавливают его лишь лагерные, самими арестантами выработанные запреты, но враг всегда голоден и прожорлив, а потому никогда не оставит в покое.
* * *…Итак, меня вводят в кабинет для следственных действий — здесь проходят допросы, очные ставки, встречи с адвокатами и общественными защитниками. Наручники снимают по просьбе следователя, как некоторый аванс и уважение, не остающийся у многих без внимания. Пока один (остальные участники ещё не подошли), можно приблизиться к окну и осмотреть через небольшую не закрашенную часть стекла то, что видно — всегда видно небо. Здесь, как нигде, начинаешь часто заглядываться на жизнь, происходящую над твоей головой. Тюрьма и больница, ну и, конечно, поле боя — те места, где Провидение приближается максимально, ближе некуда, ты чувствуешь её прикосновения, дыхание, помощь и поддержку настолько настойчивую, что, даже отталкивая, все равно не остаёшься один…
…Звук поворачивающегося замка, первый шаг и первый взгляд глаза в глаза, который определяет, кто мы друг для друга. У меня нет злобы к этому человеку, к тому же я не прислушался к настойчивым пожеланиям его убить. Если я к нему расположен, то пусть он станет, как минимум, не врагом, даже если выполняет с азартом и умением свою работу и постарается сделать всё, чтобы я получил свой срок.
Прекрасно понимая, что такой подследственный, как я — подарок следователю, но лишь в рамках, определённых моими же моральными принципами, И.А. Рядовский не позволял себе переходить заранее оговоренные границы. Он и В.В. Ванин сделали многое, чтобы взгляд следствия в частностях совпадал с моим, поддержали некоторые мои мотивации и поверили в мои объяснения, в то же время оставаясь жёстко на стороне закона, что не давало общим картинам событий, с моей и с их точек зрений, выглядеть одинаково.
В любом случае, изложенное мною имело несколько иную трактовку по сравнению с версией следствия в «обвинительном заключении», особенно в указании причин подталкивающих на преступления (надо понимать, что «протоколы допросов» и «обвинительное заключение» вещи разные, о них я и говорю). Вместе с предъявленными статьями Уголовного Кодекса, с частью из которых я не мог согласиться в душе, но предпочел не сопротивляться фактически, сильно усугубилось моё положение, что я считаю не их виной, но скорее привычкой перестраховываться, с учетом того, что суд может что-то отклонить или смягчить. Отмечу, что звучавшее в обоих документах было более мягким, нежели произнесенное мною же в отношении себя самого на судебном следствии, и уверяю вас, жестче не смог сказать даже обвинитель.
Разговор начался с попыток понять, адекватен ли я, и если да, то на что готов, и насколько представляю нависшую надо мной кару — ведь неправильное ориентирование могло, с его точки зрения, впоследствии привести к изменению моей позиции.
Нужно сказать, что моё разгорячённое состояние на тот момент соответствовало максимальному раскаянию (прошу прощения, если этот термин жжет слух — но другие кажутся не подходящими и не смогут передать настоящего). Всё, накопившееся за столько времени, уже переживавшееся не раз, просило вырваться наружу и, найдя выход, было готово изливаться, начиная буквально с детских проказ. Чужих вин я не ощущал и потому освобождать свою душу от них не собирался, а если быть и более точным, то из-за своего замкнутого образа жизни знал них крайне мало, на что и ссылался.
Диалог, построенный как вопрос-ответ, давал возможность, не прибегая ко лжи и конфронтации, избегать напряжённых моментов. Во-первых, если то, о чём заходила речь, было, на мой взгляд, не моей тайной, или я просто полагал невозможным говорить о какой-то теме, то открыто говорил об этом, что и воспринималось нормально; во-вторых, сами по себе задаваемые вопросы не могли быть заданы на все темы, что помогало избегать некоторые острые углы.
Очень быстро высветилось, каков интерес к моим парням, уже находящимся под арестом — необходимость в них была лишь как в свидетелях, подтверждающих правильность моих показаний, что было не совсем до конца понято ими. Оно и не удивительно.
Вообще, в этом длительном процессе я заметил жуткое и жёсткое недоверие ко всем представителям закона, мало того, подобное ощущалось и внутри самой нашей «корпорации».
