Фрау Томас Манн: Роман-биография - Йенс Инге

«I cannot see much sense in my further life»? [186] Потому что не было в живых ее Волшебника, которому она, уверенная в том, что он будет смеяться, могла рассказать как анекдот историю о часовом мастере? «На днях мой старый чудаковатый часовщик спросил меня, сколько мне лет, и никак не мог взять в толк, что я еще так молода, — видимо, он полагал, что мне уже за сто, а узнав, что мне всего шестьдесят, он так расчувствовался, что тотчас решил пощекотать меня под подбородком».

«Нет смысла в моей дальнейшей жизни»? В самом деле? Отчасти именно так. Но покойник должен был оставаться живым. После 12 августа 1955 года наряду с заботой о детях и внуках самым важным для Кати стало приумножение его славы. С той поры она считала, что все ее силы должны быть направлены на то, чтобы продлить жизнь его произведениям, чего «ушедший от нас» вообще не ожидал. «Томас Манн всегда относился скептически к подобной возможности. Он был бы (или, как знать, он будет) определенно удивлен тем, насколько еще живуче его творчество».

Правда, многого эта преклонного возраста женщина с ее изрядной загруженностью домашними делами сделать все-таки не могла; «Дело в том, что дети вместе с многочисленными уважаемыми специалистами вполне могут осуществлять научное руководство исследования всего достойного внимания в творчестве Томаса Манна, при этом я, если сочту возможным тоже участвовать в этом, не стану особенно церемониться». Стало быть, она не оставалась в стороне и с большой заинтересованностью вмешивалась в действия ученых, что случалось не столь уж редко, и «не очень церемонилась», если они шли неверным путем либо — подобно Каролине Ньютон — писали нечто, не соответствовавшее их ученым степеням: «Я никогда бы не сказала, что прелестная Каролина является хорошим специалистом». Биографы, такие, как Вальтер Берендзон, были обязаны принимать все исправления, сделанные Катей в прочитанных ею текстах. «На отдельной страничке я разъясняю вам свои возражения». Ее руководство было очень строгим. Доставалось не только критикам-филологам, но и издательству, которому Томас Манн целиком доверил свой opera omnia [187], — порой его деятельность порицалась в самых резких выражениях: «Чрезмерно раздутое индустриальное производство, все необычайно перегружены непосильной работой, так что голова идет кругом, и при этом постоянно назойливо звучит голос Тутти [Тутти Берман-Фишер]. Ну разве мыслимо при таких условиях издать солидный том писем с хорошим составом и статьей?» («Не могу и не хочу»),

Фишеры потратили слишком много времени на неоднократные бесплодные воззвания к общественности с просьбой прислать имеющуюся у кого-либо корреспонденцию Томаса Манна. В Восточной Германии, где планировалось издание его полного собрания сочинений с историко-критическим аппаратом, дело продвигалось гораздо успешнее; выходило, что восточные немцы необычайно высоко чтили память писателя, и Западу было уже не угнаться за ними. «Не проходит и дня без сообщений из того или иного восточногерманского города о том, что там хотят назвать улицу именем Томаса Манна, а из Западной Германии такое предложение вообще не прозвучало».

«Все для престижа Волшебника» — таков был девиз Кати Манн в Кильхберге, как некогда в Мюнхене, Принстоне или Калифорнии; всю свою жизнь она только и делала, что помогала своему Единственному в работе, а вот теперь оказалась одна. «Нельзя отрицать, что жизнь, поставленная исключительно на службу другому, после его смерти не представляется по-настоящему полной смысла. Быть выразительницей его духа даже прежде никогда не входило в мои намерения, а уж тем паче в мои преклонные лета».

Нет, Катя определенно не считала себя «выразительницей его духа», но всегда являлась в семье «главой» и даже после смерти Томаса Манна всегда неустанно заботилась о том, чтобы у детей не было ни в чем недостатка. Когда речь шла о доле прибыли, она, как обычно, зорко следила за действиями издателей. Неизменным оставался упрек в их адрес: Берман, «как известно, постоянно обманывает нас», он, правда, выплачивает «какие-то деньги», но зачастую только половину причитающихся автору, и даже их, в большинстве случаев, старается заплатить без «расчетных документов. Надо все-таки настаивать на более коммерческом ведении финансовых дел».

Фрау Томас Манн в самом деле мастерски владела навыками бухгалтерского учета; она вносила поправки в расчеты, выказывала недовольство по поводу получаемых от издательства гонораров и действий финансовых ведомств, перепроверяла отчеты Бермана: «Получается, что общее количество проданных в Европе экземпляров четвертого тома „Иосифа“ должно составлять двести шестьдесят четыре книги! Но это же сущий абсурд, и я действительно просто диву даюсь; очевидно, я первая, кого это шокирует, и если меня абсолютно не убеждают низкие показатели продаж последних новинок, то вполне понятно, что в бухгалтерские расчеты закралась настораживающая ошибка».

Несмотря на отчасти все еще довольно высокие доходы, после смерти Томаса Манна Катя стала проявлять значительно больший педантизм, нежели прежде. Ее девиз гласил: «Les affaires sont les affaires» [188]. Когда ее брат Клаус просил у нее денег для очередной поездки в Европу, она в резкой форме выговаривала ему, сославшись на обязательства перед семьей. «Вчера получила твое письмо. Не стану отрицать, что оно в некотором роде потрясло меня. Конечно, я могу и сделаю то, о чем ты просишь. Но такая большая одалживаемая (?) сумма очень отягощает мою совесть, ибо, являясь главным финансистом семьи, я все-таки чувствую какую-то ответственность перед детьми, к тому же в настоящее время у меня нет в наличии таких денег, поскольку приходится платить необычайно высокие налоги». Естественно, в конце концов Катя все-таки посылала брату необходимую сумму (однако она не кидалась тотчас сломя голову в банк). Ведь после 12 августа 1955 года он стал самым близким ей человеком. Тем не менее она не должна забывать, что теперь одна несет за все ответственность, хотя и чувствует себя нередко такой же беспомощной, как и при жизни Томаса Манна.

Беспомощная? — Скорее, неуверенная в своих способностях. Необычайно трогает, как с некоторых пор фрау Томас Манн стала принижать себя в глазах своих друзей. Зачем преувеличивать значение ее «не столь уж важной персоны»? Тому, кто по-доброму относится к ней, следует не забывать, что она «такой же человек, как и все другие». Это выражение полностью соответствует истине, и, кроме того, его автором является Рихард Вагнер. Об этом можно прочитать в «Парцифале» в заключительном слове Гурнеманца о Титуреле. «Прожив такую долгую жизнь, отлично понимаешь, что' можно было бы сделать лучше, и чтобы оправдаться, можно лишь невнятно пробормотать: „Я далеко не так хорош“».

Подчас кажется, что громадная тень Томаса Манна все больше и больше нависает над и без того трудным существованием его жены. «Если Вы, дорогой Херман Кестен, приедете в Кильхберг, Вы поймете, что я супруга поэта, и теперь, когда я одна, мне невыносимо оставаться в этом статусе». Однако ей даже ни разу не пришла в голову мысль снова стать Катариной Прингсхайм; Катя оставалась тем, кем она была: фрау Томас Манн. Семейные традиции должны быть незыблемы; первое Рождество в Кильхберге без pater familias прошло почти как всегда — в основном благодаря Эрике и Терезе Гизе. Вот только без партии отца изменилась тональность песни.

Сначала праздник Рождества в Кильхберге, потом отдых на лыжном курорте в Понтресине, а летом долгий отпуск в кругу семьи Элизабет на ее даче в Форте деи Марми — старые традиции оправдывают себя даже и в изменившихся условиях. Благодаря сохранившимся письмам к Молли Шенстоун и, прежде всего, к брату Клаусу, мы можем проследить жизнь Кати вплоть до начала семидесятых годов. Какое счастье, что Клаус Прингсхайм не последовал приказу сестры непременно уничтожить все ее письма («не забывай о том, что после тебя останется!»).