Александр Городницкий - И жить еще надежде…
В стихотворении «На смерть О. Г. Савича» читаем:
И в строй встают из сумеречной мглы
Читатели — комбриги и комэски,
Что ждут его сейчас в горах Уэски
И в ледяных постелях Колымы.
Пускай толкуют из конца в конец,
Кто должен быть теперь его наследник.
Ликуйте, палачи, убит последний
Республиканской армии боец.
Выходит, что наши добровольцы, вернувшись из Испании, нашли гибель на Колыме. Это же явная ложь. И поныне еще здравствуют многие участники боев в Испании. Их можно найти и среди наших прославленных военачальников. И на каком основании О. Савич называется «последним бойцом республиканской армии»?
В этих же стихах А. Городницкий пишет о русской поэзии:
Воспитанница каторжных систем.
Что ты несла на смерть своим поэтам?
Трусливое молчание при этом
И скорбное молчание затем.
В стихотворении, посвященном О. Савичу, А. Городницкий доходит до откровеннейшего кощунства, затаптывая в грязь своих клеветнических выдумок все святое».
Вот еще несколько характерных цитат из рецензии:
«Проникнуты духом нигилизма, безответственной демагогии и такие стихотворения А. Городницкого, как «Поэты», «Слова», «Памяти Ф. Вигдоровой», «Бывшие уголовники». Идейную направленность этих произведений, их смысловую тональность можно легко уловить даже из коротких отрывков…
Противопоставление себя окружающим, неприятие нашей действительности приводят А. Городницкого в такое состояние, что он начинает угрожать:
Слова, что брошены, взрываются не сразу.
И сколько их еще не взорвалось.
Сказано весьма знаменательно. Здесь целая идейная и творческая программа, сформулированная с предельной четкостью и ясностью. После такого признания идейные срывы в творчестве А. Городницкого уже невозможно посчитать случайными, стихийными».
Досталось там и морским песням «Моряк, покрепче вяжи узлы» и «Не ревнуй меня к девке зеленой»:
«Веет гнильцой не только от тех стихотворений А. Городницкого, в которых затрагиваются социальные и политические проблемы. В стихах «Так любят», например, автор воспевает похоть, выдавая ее за проявление истинной любви. Махровую пошлость находишь в песне «Не ревнуй меня к девке зеленой»».
«Маска, я тебя узнал», — грустно сказал я, прочитав эту рецензию, и вспомнил замполита с «Крузенштерна».
Что же касается «Справки», представленной главным редактором издательства Р. Соколовой в обком КПСС, то, судя по ней, моя отклоненная рукопись попала в неплохую компанию. Вот отрывок из «Справки»:
«Издательство вынуждено было отклонить четыре рукописи по идейным мотивам: две прозаических и две поэтических.
В повести, отвергнутой издательством (Ю. Визбор «На срок службы не влияет») неправильно рисуется жизнь военнослужащих Советской Армии. Служба в армии представляется автору чем-то вроде срока, который необходимо отбыть. — неважно, как служить и выполнять солдатские обязанности, на срок службы это не влияет.
Оторванные от жизни, безыдейные стихи представил издательству молодой североморец Григорий Остер. Автора нельзя упрекнуть в чисто литературной бездарности. Но незнание жизни, нежелание учиться у жизни и от нее идти к стихам приводит к тому, что произведения его проникнуты или пацифизмом, или отчаянием, располагаются где-то вне времени и пространства. В стихах Остера действуют абстрактные лица, абстрактные солдаты, гибнущие неизвестно во имя чего. Абстрактный заключенный, преодолевая немалые трудности, бежит из тюрьмы и обнаруживает, что тюрьма — везде. (Совсем как в упомянутом выше стихотворении о пожаре в Игарке. — А.Г.).
Покорность судьбе, противопоставление «благополучных», «избалованных зарплатами» горожан — людям «бродячих» профессий, морякам и геологам, звучит в стихах автора другого сборника, Александра Городницкого. Автор вольно и бездумно обращается с именем В. И. Ленина… В другом стихотворении поэт считает возможным заявить:
Можно верить в идеалы
Только круглым идиотам.
А стихотворение «Бывшие уголовники», обращаясь к этим своим «героям», отбывающим наказание, заканчивает словами:
Лестно будет и детям моим и жене,
Если руку дадите честному мне.
К чести руководителей издательства надо сказать, что они расторгли договоры с авторами этих произведении и вернули им рукописи. Это не обошлось без споров, и довольно бурных. Рукописи всех авторов защищал и отстаивал их в темплане редактор раздела художественной литературы А. Б. Тимофеев, не сумевший разобраться в их идейной несостоятельности».
Бедный, неисправимо порядочный и наивный Саша Тимофеев! Представляю, как ему досталось от партийного начальства. Ему действительно трудно дышалось в затхлой обстановке своего подхалимского издательства. И это не могло не сказаться на его подорванном здоровье. Саша ушел из жизни безвременно, в отличие от авторов приведенных выше доносов. Возможно, и не следовало столь подробно излагать эти скучные документы, но уж очень точно они отражают дух советской эпохи, о которой многие ностальгически вздыхают.
Уже в третьем походе «Крузенштерна» в Северную Атлантику, когда мы заходили в Касабланку и опять в Гибралтар, после долгого плавания в открытом океане без заходов, мне почему-то с особенной четкостью вспомнился вдруг Эрмитаж, куда любил меня водить отец. Я попробовал написать стихи об атлантах, тем более что мы совсем недавно отплыли от Геркулесовых Столбов:
Когда на сердце тяжесть
И холодно в груди,
К ступеням Эрмитажа
Ты в сумерки приди.
Где без питья и хлеба.
Забытые в веках,
Атланты держат небо
На каменных руках.
Написанные стихи, однако, мне не понравились — что-то мешало читать их с листа. Я их отложил, а потом и вовсе забыл про них. Где-то примерно через месяц, перебирая старые бумажки у себя в каюте, я натолкнулся на них и собирался было выкинуть, как вдруг неожиданно для себя стал мурлыкать первую строчку на внезапно появившуюся нехитрую мелодию. Так получилась песня «Атланты».
Это неуловимое, но всегда ощущаемое различие между стихами, которые можно только читать, и стихами, которые обязательно надо петь, а читать с листа нельзя, до сих пор является предметом спора о стиховой правомочности авторской песни. Мне и самому многое здесь неясно — можно ли считать стихами те, что обязательно надо петь, или нельзя? Яростные дискуссии вокруг песен Высоцкого, Галича и даже Окуджавы, которым ревнители «чистого стихосложения» решительно отказывают в литературной принадлежности, с течением времени не стихают. Мне же представляется, что главное все-таки не в форме записи, а в том, чтобы строчки эти хотелось бы потом читать или слушать, а что именно — читать с листа или слушать с голоса или магнитофонной кассеты — не так уж важно…
Что же касается «Атлантов», то песня эта, получившая широкое распространение, в 1967 году, без моего участия и неожиданно для меня, заняла первое место во Всесоюзном конкурсе, стала чем-то вроде моей визитной карточки, а также объектом многочисленных пародий. Много лет ее поют на самых разных слетах и фестивалях авторской песни, как правило, в заключение, и при этом нередко еще встают. Последнее не слишком радовало меня, поскольку в памяти моей живы еще партийные гимны, под которые все вставали. Но в августе 1991 года, в дни неудавшегося путча, когда у Белого Дома мы безоружные хором пели эту песню под дождем, ожидая танковой атаки, я понял, что она еще не состарилась и не ушла в «официоз».
В 65-м году, после возвращения из третьего похода на «Крузенштерне», молодежная редакция ленинградского телевидения, которой руководила тогда талантливая радиожурналистка Галина Позднякова, пригласила меня с морскими песнями для участия в передаче. По этому случаю с «Крузенштерна», стоявшего тогда в Кронштадте, были откомандированы в Ленинград трое моряков — с гитарой и аккордеоном. Поселились они в квартире Нины Королевой, уезжавшей куда-то в это время, и по флотской привычке навели в квартире такую чистоту, что Нина после возвращения не узнала свой дом. «Нельзя ли их еще раз пригласить? — спрашивала она у меня. — Они мне вычистили до блеска все старые кастрюли и даже окна помыли!»
На телевидении же я впервые столкнулся с новыми для меня проблемами. «Вы — автор музыки? — строго спросила у меня дама — музыкальный редактор, прослушав запись песни «Над Канадой небо сине». — У вас там на шестом такте доминанта наступает на субдоминанту». Я очень испугался, поскольку не понял ни одного слова.
