Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце
Это был ловкий маневр: хан, испытывая признательность за дарованное ему наслаждение, добился того, чтобы Исфаган признал Мари в качестве официальной посланницы.
Так благодаря любви Король-Солнце обрел своего представителя при персидском дворе…
Мадемуазель Пти, заручившись поддержкой хана, решила найти союзников и среди французов. Союзником, разумеется, мог быть только любовник.
На всякий случай она обзавелась двумя.
Они поселились вместе с ней в большом доме, ставшем ее резиденцией, и она заказала кровать соответствующих размеров.
Это произвело неприятное впечатление на местных Жителей, которым казалось естественным, чтобы мужчина имел нескольких жен, тогда как женщина, имевшая нескольких мужей, воспринималась как нарушительница устоев.
Ее стали осуждать, а обозленные иезуиты, полностью отказавшись от милых их сердцу эвфемизмов, прибегли в отношении Мари к крепким и откровенным выражениям, коими славился конкурирующий с Братством Иисуса Орден доминиканцев.
Они дошли до того, что прямо назвали ее шлюхой.
Люди же из миссии Фабра оказались не столь суровыми — они просто смеялись [87].
Глава христиан Персии монсеньер Пиду де Сен-Олон отнесся к этому гораздо более серьезно. Он написал хану Тебриза, большого города, власти которого контролировали дорогу на Исфаган, и предостерег его от всяких сношений с мадемуазель Пти.
«Только одному человеку принадлежит право именовать себя послом Франции, — добавил он. — Это звание перешло к юному Жозефу Фабру, племяннику покойного».
Хан Тебриза, получив это уведомление, оказался в весьма затруднительном положении. Пока он раздумывал, как поступить, Мари не теряла времени даром: ее постель была гостеприимно открыта для всех желающих, и, надо признать, такой способ заводить друзей доказал свою чрезвычайную эффективность.
Таким образом, она стала любовницей нескольких влиятельных чиновников.
Рвение всегда вознаграждается: вскоре в Тебриэ, в Эрзерум и в Исфаган полетели послания, в которых мадемуазель Пти превозносилась до небес, и вредоносное влияние писем монсеньера Пиду де Сен-Олона было подорвано.
Однако затем в Эривань пришли весьма огорчительные новости из Константинополя: французский посол г-н де Ферьоль по собственной инициативе решил послать в Персию одного из своих друзей, некоего Мишеля — молодого человека двадцати восьми лет, дабы он занял место Фабра и отстранил от дел мадемуазель Пти.
В декабре 1706 года Мари получила известия о приближении каравана. Она испугалась: спешно собрав багаж, приказала подавать верблюдов и нежно простилась со всеми любовниками. Нужно было любой ценой опередить конкурента и первой предстать перед шахом.
Вечером она выехала в Исфаган.
Узнав об этом, Мишель впал в ярость и решился на отчаянное предприятие. Полагая, что французская посланница путешествует, подчиняясь неторопливому ходу караванов, он вообразил, что сможет легко догнать обоз, похитить мадемуазель Пти и заменить ее на посту главы посольства. Чтобы действовать наверняка, он бросил свой багаж, пересел на коня и галопом помчался в Нахичевань. Прибыв туда одним прекрасным вечером, он узнал, что мадемуазель Пти находится здесь всего лишь с утра, и поздравил себя с успехом.
Однако радость его оказалась недолгой: бывшую содержательницу игорного дома уже успели признать посланницей французского короля, ибо персы были совершенно очарованы любезностью ее обхождения. Сверх того, хан Нахичевани оказал ей полную поддержку: став его любовницей, она, как говорили, «совершенно его околдовала».
Короче говоря, она завоевала неприкосновенность, и Мишель понял, что план похищения был чистейшим безумием.
Не задерживаясь в Нахичевани, он поскакал в Тебриз и попросил аудиенцию у хана, получившего послание монсеньера Пиду де Сен-Олона.
— Вы видите перед собой посланника Людовика XIV, — сказал он.
— Значит, вы Жозеф Фабр?
— Нет, господин Жозеф Фабр мальчик, и его прибрала к рукам авантюристка.
— Ax, так! — ответил хан. — Я буду ждать приезда этого мальчика. Что до женщины, о которой вы говорите, то я получил на сей счет точнейшие указания, и должен вас предупредить, что не потерплю ни малейших посягновений, направленных против нее…
Мишель понурил голову. Он не думал, что содержательнице игорного дома удастся обрести столь могущественных покровителей.
Через два дня французский караван вступил в Тебриз. На самом красивом верблюде в плетеной кабинке восседала мадемуазель Пти, которая непринужденно приветствовала толпу. Вокруг нее, оказывая ей все знаки почтительного внимания, держалась группа персидских сановников, которых она, с присущим ей тактом, отблагодарила ночью.
Узнав, что соперник уже представлялся хану, она отправилась к нему в дом и ласково попросила не затевать против нее интриг.
Мишель ответил, что должен исполнить возложенную на него миссию. Тогда, рассказывают нам, она задрала юбку и спустила чулок…
Ножка была восхитительной, но молодой человек устоял против козней Мари: он упорно глядел в окно.
Она очень рассердилась и, уходя, хлопнула дверью.
Через несколько дней ей удалось полностью расквитаться за это маленькое поражение: из Исфагана пришло официальное разрешение, в силу которого шах соглашался принять мадемуазель Пти, тогда как Мишелю предписывалось вернуться в Эривань…
Мари торжествовала.
В персидской столице ее ожидал блистательный прием. Представ перед шахом, она преподнесла ему подарки Людовика XIV, превозносила до небес достоинства своего монарха, остроумно и живо описала Версаль, Париж, французские нравы и обычаи. Шах был очарован ею.
На время пребывания посланнице был отведен великолепный дворец; повсюду ее сопровождала почетная стража. Даже в самых смелых мечтах содержательница притона, которую именовали в Персии «франкской принцессой», не возносилась на такую головокружительную высоту.
Стала ли она любовницей шаха, как утверждали некоторые? Это кажется маловероятным. Разумеется, до целомудрия она не опустилась, и, похоже, прекрасная исфаганская весна пробудила в ней новый пыл, так что многие молодые паши совершенно потеряли голову в вихре удовольствий и наслаждений…
Пока весь Исфаган восторгался голубыми глазами мадемуазель Пти, в Версале получили известие о смерти Жана-Батиста Фабра.
Впрочем, кроме г-на де Поншартрена, никто не обратил на это внимания. Другая новость занимала умы придворных: 27 мая 1707 года на водах в Бурбон-л'Аршамбо умерла мадам де Монтеспан, и все разговоры крутились вокруг ужасного происшествия, случившегося с останками бывшей фаворитки.
