Коллектив авторов - Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики
Несмотря на тот факт, что вплоть до «Котика Летаева» в прозе писателя так или иначе присутствуют элементы художественно переосмысленных событий собственной биографии[577] (это достаточно частое явление психологии писательского сознания), действительные истоки его автобиографической мифологизации следует искать в антропософском опыте самопознания, который был получен писателем в годы ученичества у Рудольфа Штейнера: например, осмысление собственного прошлого имело ключевое значение в системе медитативных упражнений, данных Штейнером; идея воспоминания о своем пренатальном опыте (или воспоминание о пребывании души в мире идей до рождения ее в материальном теле, платоновский анамнесис) преломляется в повести «Котик Летаев», в том числе и в системе причудливо переплетающихся античных и гностических мифологических образов о первых днях сотворения мира. Именно в Дорнахе в 1915 г. у Белого возникает идея отразить свою жизнь в серии автобиографических романов. Писатель вспоминал о своей беседе с М. Я. Сиверс:
«И неожиданно для себя стал ей говорить, что хотел бы в жизни зарисовать портрет доктора; и, может быть, в форме романа-автобиографии; тут же, на лужайке, пронеслись первые абрисы той серии книг, которые я хотел озаглавить “Моя жизнь” (“Котик Летаев”, “Записки Чудака”, “Крещеный Китаец”, “Начало века”, “Воспоминания о докторе” суть разные эскизные пробы пера очертить это неподспудное здание)».[578]
В приводимом примере обращает на себя внимание, что промелькнувший перед мысленным взором Андрея Белого замысел «Эпопеи» – не что иное, как «портрет доктора»; таким образом, «эпопея “Я”» посвящена не только жизни автора: нельзя не заметить, что писатель видит свою цель в описании миссии пророка. Например, центральным событием, к которому движется повествование в «Воспоминаниях о Штейнере», является возвещение доктором «Пятого Евангелия», тогда как в «Крещеном китайце» миссию благовестника выполняет отец, зачитывающий Котику переживаемые им библейские рассказы, а в романе «Москва» – это профессор Коробкин («первый интеллигент, восшедший к интеллекту Христову»[579]).
Как справедливо замечает М. Левина-Паркер, писатель создал «несколько повествований о своей жизни, соотносящихся друг с другом как полемические, но семиотически равноправные версии автобиографии, ни одна из которых не является окончательной или привилегированной».[580] Трудно не согласиться с тем, что в истории русской литературы начала XX в. типология автобиографической прозы, пожалуй, наиболее системно и обширно представлена именно творчеством Андрея Белого.[581] Однако объектом изучения автобиографической прозы Белого становится в основном автобиографическая трилогия (не мемуары): «Котик Летаев», «Крещеный китаец», отчасти «Записки Чудака», а также роман «Москва». С нашей точки зрения, такой подход следует значительно скорректировать введением такого понятия, как биографическое «переживание», или «биографическое событие». Тогда диапазон исследовательского интереса будет значительно расширен: с одной стороны, это расширит понятийное поле автобиографического дискурса Андрея Белого, с другой – позволит объединить разножанровые тексты писателя, далеко не всегда соотносимые с биографикой в прямом значении.
Действительно, наследие писателя за 1916–1934 гг. демонстрирует жанровое разнообразие автобиографического письма: помимо классических автобиографий, написанных автором по формальному запросу, это художественная проза (замысел романа-эпопеи «Я», воплотившийся в повести «Котик Летаев», романе «Записки Чудака» и повести «Крещеный китаец»); дневниковые и псевдодневниковые записи («Материал к биографии (интимный, предназначенный к прочтению после смерти автора)»); письма (рисунки-схемы в корреспонденциях к Иванову-Разумнику, описывающие «линию жизни» как сложную структуру нелинейных событий); мемуары (мемуарная трилогия «Начало века», «На рубеже двух столетий», «Между двух революций» и воспоминания о Рудольфе Штейнере и Александре Блоке); автобиографические записи систематического характера (записи «Себе на память», где фиксируются даты и названия прочитанных им лекций и публичных выступлений; автобиографические записи «Жизнь с Асей», «Жизнь без Аси», где перечисляются даты и события личной жизни); кроме перечисленного, сюда относятся и рисунки-схемы в виде ритмических колебаний кривой жизненного пути.
По-видимому, вопрос об «окончательной» редакции автобиографии Андрея Белого будет решен при условии, что мы учитываем того условного читателя, которому адресована конкретная автобиографическая модель; а такой читатель, безусловно, подразумевался автором. Например, вполне традиционная, с точки зрения параметров жанрового стандарта, мемуарная трилогия ориентирована на обычного советского читателя, тогда как ранний вариант мемуаров «Начало века» апеллировал к другому типу читательского сознания – такого, которое воспринимало события культурной жизни эпохи «Серебряного века» как отчасти и собственный биографический нарратив. Отсюда – явственная позднейшая «перекодировка» и событийных рядов, и зачастую по-разному составленные портреты современников. Или же, например, в «Воспоминаниях о Блоке» «духовная биография» поэта спрятана внутри повествования о жизни эпохи, тогда как в лекциях о Блоке для антропософского кружка Белый вычленял именно духовную составляющую пути поэта. И в том и в другом случае автобиография является окончательным вариантом, ориентированным на различную читательскую аудиторию. Белый также написал биографию, предназначенную для гипотетического посмертного биографа – интимный «Материал к биографии». Более того, «окончательная» подробная и аналитическая схема собственной судьбы была представлена им в одном из писем к Иванову-Разумнику: перед читателем разворачивается и редуплицируется такая биографическая схема, где эмпирическому событийному ряду сопутствует ряд духовно значимых аспектов, которые, по замыслу автора, и должны восприниматься как истинная, тайнозрительная линия судьбы. Каждому значимому «узлу» этой схематической биографии, как правило, соответствует некое событие, которое затем приобретает символическое значение и мифологизируется.[582]
Нам кажется, что наглядным примером такого рода мифологизированного переживания, основанного на реальном биографическом событии и встроенного в контекст разножанровой прозы писателя, может служить сюжет о докторе Фаусте, который в контексте биографии Андрея Белого берет начало от личного «переживания» автора, обретает затем многозначность символа и становится познавательным средством, ключом к трактовке собственной и не только собственной (Александра Блока, Вячеслава Иванова) биографий.
