Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
Но точка зрения отца Александра отличалась от данной позиции кардинально. Он считал, что есть «глубинная (мистическая) связь между Русской Православной Церковью и Западной Церковью, связь, которая идёт от самого начала. Ибо князь Владимир, когда задумал крестить Русь, взял из города Херсонеса частицу мощей мученика Климента Папы Римского, который был сослан туда и там погиб…»
Таким образом, если бы христиане обеих конфессий чувствовали в себе живое Богоприсутствие, как это было свойственно раннехристианским святым и мученикам, разделение Церкви было бы просто немыслимым. Существующие различия в обрядах и мнениях не имели бы такого значения. Все признавали бы их вторичность по сравнению с первичностью онтологического единства.
«В теле должно быть единое кровообращение, — писал отец Александр, — иначе его ждёт духовная гангрена». Поэтому миру необходимо «интегральное христианство, включающее всю гамму путей и переживаний» [139].
«Замысел Христа, — говорил батюшка, — ственность. Принцип многоединства это универсальный принцип для всей природы, для всей Вселенной. Вы посмотрите: что бы вам ни попадалось, будь то молекула, атом, клетка, популяция животных, группа, организм — это всегда многоединство. Это вводит нас в тайну Божества, которая тоже, по свидетельству Христа, есть некое многоединство. В этом тайна Троицы. Христос создал многоединство, которое Он назвал Церковью, и продолжает создавать его.
Упорный и мелочный догматизм есть зло для Церкви. «Если кто‑то начинает говорить, что учение Церкви диктует что‑то конкретное, — замечал батюшка, — не верьте. Он это говорит не от имени Церкви, а от себя. Эти категоричные заявления можно делать или от невежества, или от собственной узости, потому что Церковь как Целое давала какие‑то определения по важным вопросам весьма осторожно, и обязательных определений очень мало».
9
Экуменизм вовсе не подразумевает эклектики. «За неё, — считал отец Александр, — ратуют лишь люди, рассчитывающие превратить все религии в некую аморфную массу. Этого хотел JI. Толстой, теософы. Терпимость, диалог и взаимопонимание не имеют с эклектикой ничего общего» [140].
Отец Александр неоднократно высказывался по поводу того, насколько чуждо христианству всякое религиозное эсперанто. В книге «На пороге Нового Завета» он пишет: «Духовный рост человечества не есть простое расширение какой‑то аморфной массы идей или соединение их без разбора в одно целое, но предполагает сомнение и выбор; в науке невозможно говорить только “да”, где‑то необходимо говорить “нет”. <…> Вера не может обойтись без отрицания и отказа» [141]. «…Существует рубеж, за которым терпимость и умение видеть ценность в разных религиях должны смениться ограждением высших понятий от несовершенных и суеверных…» [142].
Слишком много непримиримого и взаимоисключающего содержат религии народов, чтобы их легко было интегрировать. Прекрасно зная Ветхий Завет, батюшка хорошо понимал, «как легко затемняется сознание человека ложными понятиями и как опасен для веры компромисс».
Отец Александр считал, что христианский экуменизм ни в коем случае не должен превращаться в глобальный универсализм (свойственный некоторым современным панрелигиям вроде бахаизма), уничтожающий реальную веру. В религии, как и во всех сферах человеческой деятельности, важно сохранять равновесие между традицией и новаторством. «Никакое новаторство не бывает плодотворно, — пишет отец Александр, — если до конца отрывается от традиции» [143].
Таким образом, люди должны уметь сотрудничать, не принуждая друг друга к полному подобию или смешению стилей, но углубляя свою веру и укрепляя свой собственный духовный стержень.
Это верно и для поместных Церквей, которые в духовном плане имеют свой индивидуальный характер. Об этом свидетельствует Апокалипсис Иоанна Богослова, где говорится о том, что все Церкви сами, лично предстоят перед Богом со своими заслугами и грехами; сами несут ответственность за все, ибо ответственность не может быть безличной.
Можно также вспомнить слова апостола Павла о том, что у каждого члена Церкви своё назначение и потому всем даются различные дарования (Рим 12. 6–8). Кроме того, должны быть разные мнения, чтобы открылись искуснейшие (1 Кор 11.19). Для отца Александра естественна именно многоликая Церковь, проникнутая духом экуменизма, который есть открытость другому мнению, умение слушать, умение общаться. Экуменизм — это не диалог двух великих церквей. Церковь — едина. Экуменизм — это диалог христиан внутри единой Церкви, обогащающий всех.
«Будучи единой во всей своей полноте, — писал православный богослов Н. Афанасьев, — Церковь (первоначальная) оставалась всегда универсальной, так как каждая местная Церковь содержала в себе все остальные местные Церкви»[144]. Внутренний сквозной универсализм был распространён на все христианство, и по этой причине каждая Церковь была предметом любви для всех, и все были предметом любви для каждой. «Между прочим, в силу кафолической природы, местным Церквам были совершенно чужды замкнутость и провинциализм».
Отец Александр всегда старался показать людям не недостатки других христианских конфессий, а то, что есть в них лучшего, чему можно у них поучиться и что они могут делать сообща. Ведь разногласия и отчуждение христиан являются наибольшим соблазном для мира, который смотрит на христиан и ждёт от них истинного свидетельства об их вере и взаимной любви.
Нарушив последнюю заповедь Господа о единстве, Церковь потеряла ту силу Божию, которая была дана ей в день Пятидесятницы, когда все были вместе. И только тогда, когда Церковь это осознает и покается, может начаться настоящее возрождение человечества.
В проповеди об Иоанне Лествичнике отец Александр так говорил о нынешних путях Церкви:
«…Кто думает, что можно не двигаться вверх, что можно топтаться на месте, тот обманывает и себя, и Бога. И Церковь тоже должна подниматься к Господу, отзываться на духовные запросы людей. Когда проходят десятилетия, столетия, а мы никуда не продвигаемся, значит, мы ничего для Господа не сделали, значит, впустую эти годы прошли.
Другие в это время поднимались вверх, а мы ходили в темноте и тени смертной… И это при том, что наверху нас ждёт Господь, а внизу — тьма: тьма греха, лености, косности и нерадения. Нам страшно об этом подумать, но там‑то мы и топчемся, хотя и считаем себя православными христианами. Далеко, далеко обогнали нас другие…»
