Георг Брандес - Гений Шекспира. «Король трагедии»
и затем следуют еще четыре реплики, производящие впечатление, будто поэзия лунного блеска положена на музыку для разных голосов.
«Венецианский купец» вводит нас в тот период в жизни Шекспира, когда он особенно жизнерадостен и смел. В эту светлую эпоху он ценит в мужчине – силу и ум, а в женщине – кокетливое остроумие. Вместе с тем в нем замечается особенная любовь к музыке. Вся его жизнь и вся его поэзия разрешаются теперь, при всей их возвышенности и энергии, в музыкальные аккорды. Шекспир познакомился с этим искусством и, вероятно, часто слышал музыку. Уже первые пьесы показывают его хорошее знакомство с техникой музыки, как это, например, видно из разговора Юлии и Лючеты в «Двух веронцах» (I. 2). Шекспир слышал придворную капеллу, а также оркестры знатных вельмож и дам. Порция имеет также свой домашний оркестр. Шекспир слышал, без сомнения, музыку и в частных домах. Современные ему англичане были, не в пример следующим поколениям, очень музыкальны. Пуритане изгнали музыку из их обычной жизни. Самым излюбленным инструментом был тогда спинет. Даже в парикмахерских можно было его найти и клиенты развлекались на нем в ожидании своей очереди. Сама Елизавета играла на клавикордах и на лютне. В 128-м сонете Шекспир изображает себя, стоящим около клавикорда рядом с возлюбленной, которую он называет ласкательным именем «моя музыка», и завидует клавишам, которые целуют ее ручки. Вероятно, Шекспир был лично знаком с Джоном Доулендом, знаменитейшим английским музыкантом того времени, хотя стихотворение в сборнике «Страстный пилигрим», где упомянуто имя этого последнего, принадлежит не Шекспиру, а Ричарду Барнфидду.
Еще ранее «Венецианского купца» Шекспир выказал снова свои знания в области теории пения и игры на лютне в комедии «Укрощение строптивой», в шутливой сцене, где Люченцио произносит несколько глубоко прочувствованных слов о цели музыки:
Она дана, чтоб освежать наш ум,
Ученьем иль трудами утомленный.
Шекспир понимал также благотворное влияние музыки на душевнобольных, как это видно из «Короля Лира» и из «Бури». Но здесь, в «Венецианском купце», где звуки сливаются с лунным блеском, восторг поэта принимает более возвышенный полет:
Как сладко спит сияние луны
Здесь на холме! Мы сядем тут с тобою,
И пусть в наш слух летит издалека
Звук музыки; тишь безмятежной ночи
Гармонии прелестной проводник.
И Шекспир, никогда не упоминающий о церковной музыке, которая, по-видимому, не производила на него никакого впечатления, влагает в уста далеко не мечтательного Лоренцо несколько восторженно-мечтательных стихов о музыке сфер в духе эпохи Возрождения:
Сядь, Джессика! Смотри, как свод небесный
Весь выложен мильонами кружков
Из золота блестящего. Меж ними
Нет самого малейшего кружка,
Который бы не пел, как ангел, вторя
В движении размеренном своем
Божественным аккордам херувимов.
Такою же гармонией души
Бессмертные исполнены; но мы
До той поры ее не можем слышать,
Пока душа бессмертная живет
Под грубою и тленною одеждой.
Итак, гармония сфер и гармония души, но не колокольный звон и не церковное пение, – вот для Шекспира наивысшая музыка. Через всю пьесу проходит эта восторженная любовь к музыке, которую он в последнем действии облек в такие роскошные стихи. Когда Бассанио приступает к выбору между ящиками, Порция восклицает (III, 4):
…Пусть оркестр
Гремит, меж тем как выбирать он будет!
Тогда, коли не угадает он,
То кончит так, как умирает лебедь
При музыке…
Но может он и выиграть. Тогда же
Чем будут звуки музыки? Тогда
Те звуки будут трубным ликованьем,
С которым верноподданный народ
Перед своим царем нововенчанным
Склоняется.
Словно Шекспир хотел здесь, в «Венецианском купце», выразить впервые всю глубокую музыкальность своей природы. Он влагает в уста ветреной Джессики следующие глубокомысленные слова:
Становится мне грустно всякий раз,
Как музыку хорошую услышу, —
и Лоренцо объясняет ей, что это происходит оттого, что к звукам музыки душа прислушивается с напряженным вниманием.
Трубный звук укрощает лихой табун молодых коней. Орфей увлекал, по словам легенды, деревья, волны и утесы.
Нет на земле живого существа
Столь жесткого, крутого, адски злого,
Чтоб не могла хотя на час один
В нем музыка свершить переворота.
Кто музыки не носит сам в себе,
Кто холоден к гармонии прелестной,
Тот может быть изменником, лгуном,
Грабителем: души его движенья
Темны, как ночь, и как Эреб черна
Его приязнь. Такому человеку
Не доверяй. Послушаем оркестр.
Конечно, эти слова не следует понимать в буквальном смысле. Но обратите внимание на все немузыкальные натуры у Шекспира. В данном случае это Шейлок, который ненавидит «мерзкий писк искривленной трубы», затем героический, совсем не культурный Готспер, далее упрямый Бенедикт, политический фанатик Кассий, африканец-варвар Отелло и, наконец, существа вроде Калибана, но и эти последние покоряются чарам музыки. Зато все более мягкие натуры музыкальны. Так, например, в первой части «Генриха IV» Мортимер и его жена, уроженка Уэльса, не понимающие друг друга, говорят между собой:
О милая моя, поверь, что скоро
Я буду в состояньи говорить
С тобою на твоем же языке,
В твоих устах он так же мне приятен,
Как пение прекрасной королевы,
В саду, сопровождаемое лютней.
Музыкальны далее трогательно-нежные женские натуры вроде Офелии или Дездемоны или мужские фигуры, как Жак в комедии «Как вам угодно» и герцог в «Двенадцатой ночи». Последняя пьеса вся проникнута любовью к музыке. Уже в первой реплике она раздается первым аккордом.
Когда музыка пища для любви
Играйте далее! Насытьте душу!
Пусть пресыщенное желанье звуков
От полноты их изнеможет и умрет.
Еще раз тот напев! Он словно замер!
Он обольстил мой слух, как ветерка дыханье,
Что веет над фиалковой грядой,
Уносит и приносит ароматы.
Здесь Шекспир высказал также свою любовь к простонародным мелодиям. Герцог восклицает (II, 4):
Цезарио мой добрый, сделай милость,
Спой ту старинную, простую песнь
Вчерашней ночи. Грусть мою как будто
Она отвеяла и дальше, и свежее,
Чем красные слова воздушных арий,
Пленяющих наш пестрый век.
Эта жажда звуков и любовь к музыке, которые отличают здесь герцога, а в «Венецианском купце» – Лоренцо, наполняли душу Шекспира в тот короткий, счастливый период, когда он, не порабощенный еще меланхолией, коренившейся в нем, как во всех глубоких натурах, в потенциальном виде, чувствовал, как с каждым днем растут и крепнут его способности, как его жизнь становится богаче и значительнее, и как все его внутреннее существо дышит гармонией и творческой силой. Заключительная симфония в «Венецианском купце» является как бы символическим изображением того духовного богатства, которое Шекспир ощущал в себе, и того духовного равновесия, которого он теперь достиг.
