Михаил Колесников - Великая мелодия (сборник)
— Прыгайте! — крикнул я, распахнул дверцу и, сжавшись в комок, вывалился из машины. Наверное, я сильно ударился головой о камни, потому что на какое-то мгновение потерял сознание. Потерял и не потерял. Сознание-то, может, и потерял, но не совсем. Мне казалось, что я все еще падаю. И час, и два, и сутки…
…Это было странное состояние. Да, это был не полет, а состояние полета. Я летел сквозь мрак и холод, ощущая, как в мозгу пульсирует поле мирового тяготения. А возможно, уже начался процесс превращения того вещества, из которого я состою, в пространственно-временную кривизну… Я пытался отыскать глазами свою звезду, она погасла. Пока я летел, что-то до слез прекрасное и неповторимое мелькало передо мной: канареечно-желтый песок моего детства, величавые белые пароходы, идущие по реке, Саратов, взгромоздившийся на синюю гору, и наша Соколова гора. Зеленый остров, куда причалила однажды наша с Марией лодка, цепочка дебаркадеров и горы рябых арбузов на баржах. Ослепительный блеск воды. И ее почти детское лицо с огромными глазами… Над головой — пылающая синяя пустота, ярко-зеленые и коричневые ящерки в траве… Однажды в лесу ночью нас застала гроза. Ветер злобно шнырял по кустам, молнии перерезали громады туч пополам, и их обломки падали на нас ливнем. То был пролог нашей грозовой жизни… Потянулись сизые пространства, седая легкая трава, гряды сиреневых сопок, горизонты, сжатые горами. Были цветы и травы по пояс, зелено-бурая степь за Керуленом. Поднималась тусклая радуга над степью, взвивался в небо песок, песчаная буря гудела за стенами нашего убогого жилища… Чужие города, бесконечные базары Чанчуня и Мукдена… темная тайга Сибири, Дальний Восток, вулканы и мангры Явы, Толедо, Севилья, Гранада, зеркало Неаполитанского залива и Везувий, сады Боболи, башня Биг-Бэна и Тауэр…
Я почти равнодушно, отрешенно думал: почему ткань удивительной жизни не обернулась книгами?.. Писал обо всем, только не о себе… Поздно, поздно… Все исчезнет со мной, как будто его и не было. Когда время сменяется бессмысленной вечностью… Разбиение пространств и времен… Из тьмы, словно на полотнах Рембрандта, высвечивали отдельные лица тех, кого я знал: и главные действующие лица моей жизненной драмы, и просто статисты… Вначале их плотность вокруг меня была велика, будто окунулся в звездное скопление. Но наверное, я летел чересчур стремительно, так как лиц вокруг становилось все меньше и меньше. Я с печалью отметил, что, до того как оборвались нити, связывавшие меня с моей звездой, я успел соприкоснуться лишь с некоторыми из той звездной массы, называемой человечеством. Большинство прошло мимо, даже не задев меня. Все прожитые годы я стремился удивить знакомых и друзей своими успехами. И вдруг оказалось: удивлять некого. Все раньше меня «присоединились к большинству»…
Зачем жил? Неужели только для того, чтоб написать несколько книжек? Что они, эти книги, — цель или только средство утверждения?..
В молодости во сне я всегда летал, поднимаясь все выше и выше. Потом стал падать. Падал и сейчас, летел в какую-то черную воронку, которая засасывала все глубже и глубже.
Припомнился разговор с известным врачом, занимающимся реанимацией. Собственно, он и внушил кое-какие мысли о том, что бывает с человеком после клинической смерти, до того, как тело «растворится в стихиях»: процессы разложения — своеобразная энергия, питающая уцелевшие участки мозга и возбуждающая в них вспышки мысли, воображения, создавая иллюзию продолжающейся жизни. Подобный процесс длится сколь угодно долго, но может затухнуть и очень быстро — все зависит от климатических условий, вообще от условий сохранности мозга и тела. Если бы мозг законсервировать, поместив, скажем, в кусок янтаря… Древние египтяне о чем-то подобном догадывались, прибегали к бальзамированию, мозг умершего помещали в канопы, хотя и не считали его вместилищем души. Возможно, мой приятель-врач просто шутил, — никакими опытами невозможно проверить подобные парадоксальные утверждения. Но сейчас, в моем безнадежном положении, хотелось всему этому верить. Я не знал, где я и что со мной. На помощь рассчитывать не приходилось. Ни в какую загробь не верил, но утвердился в одном: пока мой материальный носитель — мозг не перестанет существовать как система, пусть разрушающаяся, деформированная, разваливающаяся на куски, проблески сознания будут. Врач прав: ячейки памяти отмирают не все сразу. Они очень живучи, обладают определенной автономностью; в моменты гибели целой системы каждая ячейка берет на себя весь комплекс функций мозга. Сознание будет вспыхивать еще какое-то время, создавая видимость существования. Потом наступит вечное ничто. Ошибался Эпикур, утверждая, будто к смерти мы не имеем никакого отношения, так как не осознаем ее приход. Я четко осознавал, что все кончено и необратимо. Возможно, клиническая смерть давно наступила и начался тот самый последний процесс… Во всяком случае, хода назад не существовало. Все для меня закончилось. Не знал я и того, как часто будут повторяться всплески мысли. Во всяком случае, картины в моем мозгу то возникали с необычайной яркостью, то вдруг гасли. Я старался держаться за основную нить — за свое падение в звездную воронку, понимая, что все остальное — лишь игра меркнущего сознания. Откуда они приходили, эти поэтические голоса? Наверное, из глубин памяти.
Пришел уверенный голос Рабиндраната Тагора:
Я вечностью стану, я стану землей,
земной драгоценной пылью…
— Не хочу! — закричал я в ужасе. — Не хочу быть драгоценной пылью. «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»…
Послышался смешок. Ехидный голос сказал:
— За столько десятков лет мог бы и помыслить и настрадаться вволю. Спохватился! Жрал да спал! Где собрание сочинений? То-то же! Бальзак — с печки бряк…
— Но в моей жизни нет завершенности!.. Вот так по-глупому свернуть себе шею… Ладно бы в бою или от перенапряжения — инсульт, инфаркт…
— Всю жизнь напрягался — а толк какой? Не надо было напрягаться, ловчить, обманывать самого себя мнимыми успехами.
— Может быть, ты и прав, но сейчас это уже не имеет значения. Хочется той самой завершенности биографии. Мне бы завершенность… Что-то кругленькое.
— Чудак-человек. Какую тебе еще завершенность? Ты начал в Монголии и закончил в Монголии. Сюжетно завершено и красиво. Не в тепленькой кроватке, а как Пржевальский…
Я мысленно подводил итог всему, пытаясь раскрыть загадку своего существования, хоть и понимал, что все уже не имеет смысла. Слишком поздно мы спохватываемся…
Что в ней, в моей жизни, следовало считать существенным? Как взвесить «массу покоя» биографии? Все же были в ней и роковые минуты, и взлеты, и падения, и интересные встречи, и глубокое чувство, и ревность, и страдания, и тяжелые утраты, и упоение работой, и творческий поиск, и открытия. Все было.
