Валерий Кичин - Людмила Гурченко
Текст действительно уже написан. Фигуру надо еще придумать. Причем не просто придумать, а — с определенным тактическим замыслом. Предусмотреть не только жизнь героини в кадре, но и ход зрительских чувств в зале. Актриса должна знать заранее, когда зрителям нужно засмеяться, а когда затихнуть и вслушаться, когда сжаться от внезапного острого сочувствия. Они с режиссером тут как дирижеры в оркестре наших эмоций.
Меньшов этому процессу «дирижирования» придавал большое значение еще в предыдущей картине — фильм «Москва слезам не верит» выстроен по точному плану, где зрительская реакция была запрограммирована во всех тонкостях от начала и до конца. И план и его осуществление оказались блестящими. Фильм побил все рекорды по сборам, его смотрели снова и снова, и опыт этот подтвердил важность одной из первых заповедей профессии художника: думай не только о том, чтобы сказать, но и о том, чтобы тебя услышали. В этом настоящее мастерство.
Теперь, в новой картине, они с Гурченко явно не хотят эмоций однозначных и плоских, как рисунок. Фигура должна быть достаточно сложной, хоть это и лубок, сочувствие будет рождаться из смеха, из юмора почти балаганного, подчас грубоватого. Игра актеров тут должна быть именно — игрой. Никто из зрителей не забудет ни на минуту, что перед ним Гурченко, которая играет Раису. Что перед ним не фотография жизни — а условность притчи, хитроватость лубка. Поэтому и краски ищут броские, детали поведения и костюма — неуловимо смешные и «говорящие».
Как просил Меньшов, Гурченко старается быть «мягкой». Читает текст в интонациях, приближенных к бытовому разговору. Меньшов задумчиво подает за Василия его реплики, а потом решительно останавливается:
— Нет, это вяловато. Я хотел бы, чтобы все сцены на юге шли как ее сплошной монолог. Она говорит-говорит-говорит не переставая, и только фон за спиной меняется. Тут нужен напор.
Напор так напор. Гурченко молчит секунду, а потом вдруг поет омерзительным голосом: «Вот и все, что бы-ло… вот и все, что было-а-а» — заводится. Песенка не из фильма, разумеется, но пришла на ум не случайно: Раиса это не просто говорит-горит-говорит, она последнюю свою, может быть, надежду уговаривает. И краска горечи тут тоже должна присутствовать.
— Ты очень красивый человек, Василий. Ты не можешь быть одиноким, ты мне лапшу на уши не вешай. Поцелуй меня.
Теперь — перебор, перелет. Пристрелка продолжается. Ближе, ближе к цели.
— Нет, такой она тоже быть не может. Все-таки это должна быть «вторая степень» женской опьяненности, но не первая. Она же никогда не забывает, что работает в кадрах, что есть моральный облик. Мораль для нее закон, тут она железный человек.
Здесь, кажется, и заложена та «хитрость». Дама-кадровичка. С одной стороны, моральный облик, с другой — на отдыхе люди обычно позволяют себе расслабиться. Тем более если жизнь входит в крутой вираж последних надежд.
Гурченко:
— Моя одежда должна противоречить поведению. Повадки педагога-общественника, а платья зазывные, умоляющие, с грудью, которая дышит…
— А меня как раз это смущает — рюшечки, оборочки. Тоньше нужно.
— А мы сдержим это, смягчим. В этом и будет высший пилотаж.
— Нет, нужны какие-то детали, чтобы было видно, что она начальник отдела кадров. Что-то она должна делать такое… трудовую книжку листать?
— А может, газеты почитать? Шли по берегу моря, видят — стенд, дай-ка газетку почитаю. Подошла, прочла передовую: ага, ясно, линия прежняя. И пошли дальше.
— А может быть, Василию какие-нибудь вопросы задаст?
— Как у вас с планом в этом году? — тут же импровизирует Гурченко. Очень светский тон, такая легкая идет южная беседа.
— Вот этот мотив нужно обязательно добавить в текст. Чтобы говорили не только об экстрасенсах. Поговорить о плане — потом об экстрасенсах. О плане — и о гуманоидах.
В пьесе текст роли построен на этих умных разговорах. Раиса — современная женщина и увлекается исключительно новейшими научными слухами.
— Коллектив у вас здоровый, — продолжает импровизировать Гурченко. Тон у Раисы теперь покровительственный, властный, и уже видно, что Василию тут несдобровать — Коллектив здоровый, и текучки нет…
— Правильно. Обе линии нужно все время тянуть. Надо, чтобы зрителю все время было ясно, кто она, чтобы вся повадка о ней рассказывала. Пусть спросит Василия: жена, дети есть?
— Вот-вот. У нее профессиональный интерес: год рождения, пол… Дети, жена есть — угу, это хорошо. Все устроены — это хорошо!
— Такой разговорчик — да где-нибудь в поэтическом уголке: море, звезды, инопланетяне. Это будет смешно.
— Ну, она летала на тарелке, это потрясающе! — подтверждает уже не Гурченко, а сама Раиса, экзальтированная особа.
Режиссер все больше утверждается в идее:
— Верно! Этот мотив мы вводим. Надо все время с производства начинать. Пусть читает в газете передовицу. Это может быть лихо: идет в вечернем уборе, видит стенд: «одну минуточку, я тут передовицу посмотрю». Она просто стойку делает, завидев передовицу.
— Ну, любит газеты, понимаете. Увидела на пляже газетку, нагнулась, подняла: а, это старая!
— Да, каждый разговор должен начинаться с производства. Заодно выяснит и семейное положение: «Если будут какие проблемы — заходите».
Потом, когда нашкодивший Василий вернется к себе в деревню, ему очень достанется от жены. Предстоит и встреча жены с самой разлучницей — суровая сцена, кончается побоями. А начинается тоже очень по-светски. Раиса преисполнена снисходительности потомственной горожанки к «людям от земли»:
— Она тут такой Макаренко! — прикидывает Гурченко. — «Я, мол, большой прогресс васюкинцам несу, а они разве понять способны?» Газетку в доме увидела скомканную — нехорошо так обращаться с газетами. Прочла на ходу. Она аккуратна до стерильности.
— Ну да, ведь давно одна живет, — подтверждает режиссер, — Привыкла к порядку. А потом, по ходу разговора, — чем дальше в лес, тем больше дров. «Макаренко» кончилась и началась дама с одесского базара…
— Да, я вначале буду окаменевать, а потом ка-ак гавкну: «Деревня!»
…Идет первая примерка костюмов. Меньшов мне сказал: приходи, для актрисы это всегда важный момент. Тут, собственно, роль и делается.
Пришел, не подозревая, до какой степени это правда. Только что мы с Гурченко говорили о чем-то совершенно постороннем. Но вот она скрылась за занавеской, минута и…
— Здравствуйте! — прозвучал очень светский голос вполне уверенной в себе женщины.
Мы взглянули на обладательницу голоса и расхохотались. Трикотажный костюмчик для юга. В обтяжку, весь в пуфах, в оборочках, в цветочках. Розочка на талии.
